Дмитрий Борисов

Дмитрий, перед эстафетой с вами наверняка провели инструктаж. Какие пункты вы бы выделили?
В самих инструкциях не было ничего особенного: как передавать огонь, как бежать с факелом… Нужно нести его в вытянутой руке, а если тяжело, придерживать другой. Помню, ребята из поддержки, которые всё время бежали рядом, говорили, что если нам совсем тяжело, то они могут донести нас на руках вместе с факелом. (Улыбается.) Я справился сам, правда, пару раз менял руку, потому что бежал две дистанции — за себя и за кого-то еще, кто не успел на свою точку старта. Инструкции, кстати, давали очень приятные люди. Я вообще был поражен, насколько у всех, кто в этом задействован — у волонтеров, инструкторов и самих участников, — горят глаза, как будто эстафета дело всей их жизни.

О чем вы думали, когда готовились?
Сначала думал: ну ладно, пробежал и пробежал, может, будут хорошие фотографии, видео… А потом понял, что это одно из тех мгновений в жизни, которые я буду помнить очень долго, о которых буду рассказывать детям и внукам. Собственно, поэтому и факел выкупил — будет что показать. 

Если не секрет, в какую сумму он обошелся?
Порядка тринадцати тысяч рублей. 

А где собираетесь его хранить?
Пока на работе, в комнате, где делаются «Вечерние новости». Но периодически факел путешествует со мной по друзьям и знакомым. Все хотят с ним сфотографироваться. 

Он действующий? Его можно прямо сейчас зажечь?
(Улыбается.) Это, пожалуй, единственное разочарование всех, кто оставлял себе олимпийский факел. Когда я общался с другими участниками перед эстафетой, все шутили: класс, повезу на дачу, поставлю двор освещать… Но по правилам Международного олимпийского комитета факел должен гореть всего один раз — во время эстафеты. И всё. Потом из него изъяли газовую систему. По сути, теперь это просто красивая металлическая оболочка. 

Вот как! И ничего нельзя с этим сделать?
Представьте, сколько времени инженеры потратили на разработку небольшой системы горения, в которую можно воткнуть газовый баллончик. Чтобы заново всё изобрести и вставить, надо быть каким-нибудь Кулибиным. Это не про меня.

Не опасались, что факел потухнет в руках?
Ну как сказать — опасался… У меня было такое мощное пламя, такой жар от него шел, что я сразу понял: не потухнет. (Улыбается.) Еще до эстафеты, до того, как это произошло с несколькими нашими факелоносцами, я задавался вопросом о том, что бывает, если олимпийский огонь гаснет. Поискал информацию и выяснил, что это происходило и в Лондоне в прошлом году, и еще раньше, а в 76-м в Монреале вообще погасла чаша на стадионе… Глупо относиться к этому как к какому-то знамению. На инструктаже, кстати, нам рассказывали, что на всякий случай аутентичный огонь из Древней Олимпии путешествует вместе с эстафетой еще и в специальных лампадках. 

Дмитрий, а на саму Олимпиаду вы поедете?
Поеду, конечно. И думаю, буду там работать. Вообще участие в эстафете — это уже не первая моя «сопричастность» к Олимпиаде. Первая была 4 июля 2007 года, когда в Гватемале выбирали столицу зимних Олимпийских игр — 2014. У меня был прямой эфир, и мы всей бригадой следили за событиями. Помню момент, как тогдашний президент Международного олимпийского комитета Жак Рогге объявил, что это будет город Сочи, и все очень радовались. Но тогда казалось, что семь лет — это так не скоро! Целая жизнь. И вот годы пролетели, сейчас осень, а зимой уже Олимпиада… 

Понимаю вас. Наверное, так все думали. Какие соревнования вам было бы интересно посмотреть?
Биатлон, соревнования горнолыжников и конькобежцев. Санный спорт очень эффектный. Не понимаю, как люди могут на такой скорости управлять санками. Кстати, мне кажется, что Олимпиаду лучше смотреть по телевизору, потому что в трансляции соревнования показывают со множества камер, со всех точек, с замедленными повторами. Это супершоу. Но если хочется почувствовать сопричастность и рассказывать потом друзьям, что «вау, я там был!», то, конечно, надо ехать. 

А вы увлекаетесь каким-нибудь спортом?
Зимние виды спорта пока не мое. Не очень люблю зиму, так сложилось. Мои друзья говорят, что я обязательно должен опробовать сноуборд или лыжи, но я еще не созрел. Может, Олимпиада это исправит. (Улыбается.) А вот в теплое время года часто передвигаюсь на роликах. Мос­ква летом прекрасна. 

Вы городской человек, да?
Да, люблю урбанизм, большие города. Есть места, куда хочется возвращаться. Я долго не мог надышаться Парижем, потом открыл для себя Лондон, Лос-Анджелес и американский вариант Геленджика под названием Майами… (Улыбается.) Чем прекрасен, например, бешеный Нью-Йорк? По настроению это абсолютная копия Москвы. В чем-то более идеальная, в чем-то, может, и ухудшенная версия, но в нем кипит жизнь. Это тоже город контрастов. И в Нью-Йорке есть отличные жаркие пляжи, на которых можно загорать. Правда, сам я загорать долго не могу, не люблю такой «овощной» отдых. 

Я знаю, что вы и в детстве повидали немало городов — ездили вместе с родителями…
Да, я родился на западе Украины, в красивейшем городе Черновцы. Мне не было и года, когда меня увезли в Москву — из-за катастрофы на Чернобыльской АЭС. Черновцы и Чернобыль хоть и называются похоже, находятся совсем в разных концах Украины. Но никто ведь не знал, куда всё это может дойти… Потом мы уехали в Литву, побывали в Сибири — там папа получал ученую степень, а позже переехали в Москву, уже насовсем. Так что вырос я все-таки тут, это город моего детства, который я помню и люблю. 

А чем обусловлены эти переезды? Я почему-то считала, что ваш отец — военный.
Нет, мои родители — филологи. Мама учит людей русскому языку и культуре речи, папа тоже преподает и руководит Литературным музеем. Они познакомились, когда оба учились в Черновицком университете. Вот их отцы — военные. Один мой дедушка — врач, другой — авиатор. 

 
Вы тоже филолог по образованию, но работаете в смежной сфере, притом начали в шестнадцать лет, еще до поступления в вуз.
Даже в пятнадцать, на самом деле. Я знал, чем хочу заниматься. Когда был ребенком, в доме всегда работало «Эхо Москвы», и я понял, что хочу попасть на радио. Мне показалось, что самый верный путь — написать главному редактору. Предложил какую-то довольно наивную, как сейчас понимаю, концепцию программы, расписал всё по-взрослому. От идеи тогда отказались, но меня пригласили, сначала на стажировку. И затянулась эта история на много лет. Что касается образования, то я по инерции пошел за родителями. Так сложилось, что в детстве я почти не смотрел телевизор, не играл на компьютере, но читал книги, причем очень много. Я жил в литературном мире, сбегал туда от проблем реальности. И к тому же понимал, что журфак вряд ли даст мне больше, чем работа на лучшем в городе радио. 

Наверное, нелегко было совмещать работу и учебу…
Со школой проблем не было, она занимала первую половину дня. Все учителя понимали меня, шли мне навстречу. Мои первые многочасовые эфиры выходили в ночь с воскресенья на понедельник. Это потом, через полгода, я решил, что хочу работать еще и в новостях, и мне позволили. Я брал десятки интервью в день, на самые разные темы. После поступления в университет стало чуть сложнее. Потом меня пригласили на Первый канал, где я стал вести сначала утренние выпуски новостей. В 9.20 заканчивался эфир, а занятия начинались в 9. И мне нужно было мчаться после работы в университет, чтобы появиться там хотя бы на второй паре. Поскольку вставать приходилось в 2.30 ночи, то к последней паре я был уже очень хороший, но знания впитывал и в состоянии полудремы. (Улыбается.) 

Вам сразу удалось найти общий язык со старшими, более опытными коллегами?
Я не чувствовал к себе плохого отношения. Может, первое время кто-то и смотрел косо, но я никогда не страдал комплексами по поводу своих профессиональных способностей. Мне было интересно, я не всё понимал: как работают разные службы, зачем нужны те или иные люди… Насчет некоторых, кстати, до сих пор не понимаю. (Улыбается.) 

В телевизор вы тоже мечтали попасть с детства?
Можно сказать, что да. Как-то представлял себе: сижу читаю новости… Тогда, конечно, никто к этому серьезно не относился. После выхода моего первого эфира на Первом, помню, мне пришла в голову мысль: «Привет, Дима образца десятилетней давности! Помнишь, как ты представлял себя в телеэфире?..» В детстве я очень сильно верил, что всё так и будет. Наверное, поймал этот самый сигнал из будущего. 

А какие детские мечты у вас остались нереализованными?
Мне всегда хотелось объявлять станции в московском метро. Я даже вслух проговаривал: «Станция «Белорусская», переход на кольцевую линию». Мне было лет шесть-семь. Надо, кстати, осуществить эту идею, но я всё время забываю ее кому-нибудь предложить. 

 
Скажите, вы переживаете, когда вам приходится сообщать миру о каких-то печальных событиях? Или у вас выработалась некая доля цинизма, как у врачей в отношении пациентов?
Конечно, нужна какая-то внутренняя блокировка, такая защитная реакция, иначе сложно пропускать через себя всю информацию. Включается своего рода автопилот: ты эфиришь, говоришь, держишь в голове какие-то схемы, согласно которым нужно действовать, если в мире происходит экстренная ситуация или, не дай бог, трагедия. Что бы ни случилось, ты должен отработать четко и профессионально. И ты отрабатываешь. А переживания в дни трагедий происходят постфактум: вдруг начинаешь перематывать всё, о чем рассказывал в эфире… Да, бывает тяжело. Спасибо, что существуют блоги и социальные сети, они позволяют выплеснуть эмоции.

То есть для вас блоги — это отдушина?
В каком-то роде да. Много постов я пишу для себя, и никто этого не видит. Но в принципе я не скрываю эту часть своей жизни, многое доступно для читателей. Технологии в наш век очень быстро развиваются. Их прелесть в том, что ведение, например, того же Twitter, практически не отнимает времени. Я всё делаю через телефон — стоя в пробке, в ожидании съемок или еще как-то. Это помогает с пользой провести вынужденные паузы между делами. 

Дмитрий, вы уже больше семи лет в новостях на Первом канале. Что должно случиться, чтобы вы сменили сферу профессиональных интересов? Это вопрос опыта или чего-то еще?
Это вопрос усталости от профессии. Обычно считается, что человек не может работать на одном месте больше пяти лет. Иначе это превращается в привычку и саморазвития больше не происходит. Сначала у меня были утренние новости, потом я стал вести утренние и дневные. Далее в моей жизни появилась своя большая 45-минутная программа «Вечерние новости», бывает и программа «Время». Казалось бы, вот он, потолок. Но нет, мне не надоело, мне до сих пор это интересно.

 
Но все-таки вы всегда ведете именно новости. Неужели популярная развлекательная сфера вас совсем не привлекает?
Тут такая тонкая грань… Можно представить себе новостного ведущего, который перешел в развлекательную сферу. Но даже самого хорошего развлекательного ведущего трудно представить в эфире программы новостей. Мне не хочется кардинально менять сферу. Я бы параллельно занялся чем-то еще, не бросая любимое дело. Из новостей в развлекательную сферу перейти очень легко. А вернуться невозможно.