Александр Балуев

лександр БАЛУЕВ крайне скуп на эмоции, что совсем не свойственно актерам. Давно зная Балуева, могу сказать, что таким он был всегда. И, что странно, эта его закрытость и даже некоторая отчужденность очень притягательна. Он много снимается, причем только в главных ролях, и эти роли всегда беспроигрышные. Александр скептически относится к разного рода званиям, которых у него и нет. Но для зрителей Балуев давно уже поистине народный артист

Однажды, Саша, ты рассказывал мне, как на заре твоей карьеры в кино один режиссер раскритиковал твою внешность.

Да, это на пробах было. Он сказал: «Нос свисает грушей, рта нет — куда ему сниматься?» Довольно знаменитый, между прочим, режиссер был.

Молодому актеру, который мечтает сниматься, услышать такое, наверное, ужасно.

Сейчас вспоминаю: я не воспринял это с ужасом, мне было всё равно.

Как это всё равно?

Я работал тогда в Театре Советской Армии.

И тебя там всё устраивало?

Во всех театрах, где я служил, меня всё устраивало. Я даже уходил из этих театров не потому, что было плохо, а, наоборот, потому что было слишком хорошо. Я понимал: еще чуть-чуть поиграю — и не захочу уходить. Настолько вольюсь в эту историю... Буду стареть, замазывать лысину и всё равно буду делать на сцене вид, что я юный и красивый Арман Дюваль из «Дамы с камелиями».

А разве это плохо, когда всё хорошо? Кстати, ты отлично играл в «Даме с камелиями».

Когда всё хорошо и, главное, предсказуемо, это точно не для меня.

Я понял, ты не ищешь легких путей в жизни. Мне нравится такая позиция. Скажи, желание поступить в театральный институт — из этой же серии?

Тут другая история, Вадик. В выпускном классе в Вахтанговском театре я посмотрел спектакль «Принцесса Турандот», который полностью изменил мои жизненные ориентиры. Я до сих пор помню его до мельчайших подробностей, даже помню, как услышал звук шагов по авансцене, по деревянному покрытию. К тому же у меня мама очень любила оперу и балет. По образованию она инженер, работала в военном институте, но часто ходила в театр. Мама родом из Самары, а мы знаем, что в войну Большой театр из Москвы был эвакуирован в Самару — тогда Куйбышев. Мамина любовь к театру потом передалась и мне.

Ты говоришь о смене ориентиров. До этого ты, кажется, серьезно увлекался спортом — горными лыжами, если не ошибаюсь?

И хоккеем. Думаю, что организм физически развивался по своим законам, а сознание — по своим. Эмоциональный заряд у меня был, но я его еще тогда не осознал полноценно. Я обожал спорт.

Хоккей, а особенно горные лыжи — это ведь довольно экстремальные виды спорта.

Да, у меня даже была такая ситуация. Мне лет тринадцать-четырнадцать. Катаюсь в Крылатском — тогда это было единственное место в Москве, где можно было ездить на горных лыжах. Спустился с горки, всё удачно, и пошел на подъемник. Сейчас везде на подъемниках сделаны кресла или таблетки, а тогда были бугеля, почти самодельные. Поднялся я, еще метров 150–200 надо было пройти пешком. Я повернулся и единственное, что успел увидеть, — лицо какого-то лыжника, который летел навстречу и просто меня снес. У него, видимо, не получилось вписаться в поворот. Дальше в памяти сохранилось не всё. Помню, лежу я на этой горке, вокруг тишина. И я не дышу. Мне казалось, что прошло много
времени, хотя, наверное, это были секунды. Потом оказалось, что он ударил меня в солнечное сплетение и у меня перехватило дыхание. Был бы он чуть посильнее — наверное, мне пришел бы конец... Но спорт я оставил, потому что окунулся в мир театра и всё, связанное со спортом, отскочило, будто этого и не было. Мне хотелось думать, экспериментировать, фантазировать. Мне нравилось, что, оставаясь в действительности, можно уйти в нереальный мир.

Насколько ты был уверен в себе и в том, что
у тебя всё будет о’кей в этом «нереальном мире»?

Я тогда был полон юношеского максимализма и считал, что всё получится. Правда, вышло это не сразу. Например, когда я учился в Школе-студии МХАТ, то мечтал работать в театре «Современник». Я туда показался после института, но меня не взяли. В «Ленком» к Марку Анатольевичу Захарову я тоже ходил — и он меня тоже не взял.

А недавно Захаров пригласил тебя в «Ленком» на главную роль. Ты согласился и правильно сделал. Дело тут не только в реванше,
но и в возможности поработать с большим
художником.

Согласен. Но в начале актерской карьеры меня никто не хотел брать — ни Товстоногов, ни Пётр Фоменко, работавший в то время в Питере. Всё мимо. Тогда все эти отказы мне казались несправедливыми, обидными, я их тяжело переживал. Сейчас, спустя годы, я настолько благодарен этим людям, что они меня тогда не взяли.

Благодарен?!

Я предполагаю: если бы Галина Борисовна Волчек взяла меня тогда в «Современник», то я бы не прошел путь свободолюбия, я бы прижился в некой структуре, пусть даже очень хорошей, но был
бы в ней повязан по рукам и ногам. Мне кажется, это самая большая драма актера, музыканта, художника, когда он, уверовав в кого-то, лишает себя свободы передвижения, мысли. И в какой-то степени становится рабом.

Свободолюбие — это прямо-таки твоя навязчивая идея. В хорошем смысле, конечно. Вот ты больше тридцати лет в профессии, у тебя такие разные роли, но почему-то есть стойкое представление, что Балуев идеальный исполнитель ролей военных. Такой «человек с ружьем».

Наверное, всё дело в нашем телевидении, которое слишком редко показывает картины вроде «Жены керосинщика», зато с завидной регулярностью крутит «Спецназ». Мало показывает «Муму» и часто «Благословите женщину». Карта так ложится, что на экране в основном мои военные фильмы.

У тебя отец был военным. Он, наверное,
в восторге от того, что сын играет таких героев. А отец не хотел, чтобы ты не на экране,
а в реальной жизни продолжил его дело?

Папа был интеллигент, у него не было такой военной хватки, благодаря которой сын отправился бы в Суворовское училище. Хотя предпосылки были. Он меня пугал этим, когда я прогуливал уроки и хватал трояки в четверти.

Отец легко смирился с твоим желанием стать артистом?

Он в эту мою затею не верил. Считал, что меня через полгода из театрального вышибут.

К счастью, прогнозы отца не оправдались и в результате ты стал любимцем публики. Недавно, Саша, я узнал, что ты пробуешь себя в режиссуре — ставишь спектакль «Территория страсти» по мотивам романа в письмах Шодерло де Лакло «Опасные связи». Я не поверил, подумал: это не про тебя.

А это оказалось про меня. Не буду называть фамилии, но один музыкальный продюсер, услышав эту же новость, сказал: «Кто? Балуев? Это мой любимый артист. Любые деньги заплачу, чтобы это увидеть». Это хорошая рекламная фишка — «Любые деньги заплачу, лишь бы увидеть...». Я не против.

Но это для тебя чистая авантюра. Или нет?

Скажу как есть. Вообще я и режиссура — два абсолютно полярных понятия. Я могу у талантливых режиссеров работать — я верю легенде, которую они создают. К этому талант у меня, может быть, есть. Но чтобы самому эти легенды размножать и плодить — вряд ли. Я бы не сказал, что это авантюра. Изначально этот спектакль планировали ставить в Театре имени Моссовета. Насколько я знаю, там должен был играть Александр Домогаров. Хотя хотели пригласить и меня — до меня такие слухи дошли. Но руководство театра якобы сказало: «Он не работает в государственных театрах, забудьте об этом».

Уточню: в «Ленкоме» ты играешь как приглашенный актер, так?

Да, и согласился только из-за Марка Анатольевича Захарова. Когда я услышал, что Театр имени Моссовета хочет меня пригласить, то подумал: куда я им — там еще и петь-плясать нужно.

«Территория страсти» — это ведь мюзикл.

Это музыкально-драматический спектакль. Там много музыки. Но когда в Театре имени Моссовета начались сложности с постановкой, композитор Глеб Матвейчук позвонил мне и сказал: «Саш, я забрал эту музыку, хочу, чтобы ты ее послушал и поучаствовал в создании спектакля, который пока не знаю где буду делать». Я послушал, мне она показалась небессмысленной и даже в чем-то очень талантливой. Дальше мне предложили ставить спектакль. Я сказал: «Вы сошли с ума! Я не буду этого делать, в лучшем случае сыграю главную роль, это я умею». Стал предлагать историю разным режиссерам, но получал отказы: все или заняты, или им это неинтересно. Оставалось и дальше долго и мучительно искать режиссера, либо закрыть глаза и ставить самому. Согласился скорее от безысходности. У меня так в жизни бывает: что-то сваливается, о чем я раньше даже не думал. Я так однажды пришел смотреть мюзикл «Мата Хари». Сидел с дочерью — она была в восторге. И я вдруг подумал: «Как здорово, когда люди поют». Это какое-то другое, объемное существование на сцене. Наверно, где-то внутри я завидовал.

А ты, кстати, поешь?

Ну, я учился в музыкальной школе, где-то в кино немного мурлыкал что-то под гитару. А тут в таком количестве… С другой стороны, я подумал: а чем я рискую? репутацией?

Ты рискуешь многим, Саша.

Подожди, когда ты приходишь к такому положению, что тебя все любят и ты многое умеешь, надо пропагандировать дальше эту свою харизму. Или свое хамство. Или уверенность в себе. Это же созидательная энергия. В общем, эта энергия сдвинула меня с пятой точки, на которой я сидел, я позвонил друзьям-актерам, которые даже не поют и не танцуют, и решил делать с ними музыкальный спектакль.

В общем, твоя «вокальная» мечта сбылась. Поздравляю!

Мы все пытаемся я бы не сказал, что петь, но музыкально существовать в такой структуре.

А у тебя часто возникали такие ситуации в жизни, когда ты сталкивался с чем-то совершенно неизведанным?

«Территория страсти» — именно такая ситуация. У меня часто такое бывает по жизни. Недавно был другой подобный случай. Есть у меня в Новосибирском театре «Красный факел» такой спектакль — «Маскарад», по Лермонтову.

Знаю, ты играешь там Арбенина.

Да. Как Евстигнеев сказал однажды Олегу Ефремову: «Олег, пьеса-то в стихах». Так вот меня в эту пьесу звали долго. Я был занят и всё время откладывал: «Ребята, вы сделайте спектакль без меня, пришлите мне какой-то видеоматериал, я посмотрю и тогда приму решение». Они всё сделали, прислали. Звонят: «Саша, помните нашу договоренность?» Я: «Да-да, помню, присылайте». Они мне присылают диск и говорят: «У нас продаются билеты. Через десять дней премьера, с вами». Я за четыре дня до премьеры приезжаю в Новосибирск. Текст знаю плохо, только видео спектакля два-три раза посмотрел. За оставшиеся дни выучил текст, все мизансцены и ощущал себя хоть и не как студент, но близко к тому. Был стресс. В последнюю ночь у меня даже возникли мысли сбежать. Первые строчки роли — мой герой говорит: «Ну что, уж ты не мечешь?.. а, Казарин?» Накануне премьеры решил текст повторить и вспоминаю: «Не мечешь?.. а...» И не могу вспомнить: Гальперин? Кирсанов? Куртасов? Не помню текста, даже начало. Тут и подумал: может, сбежать? Ночь, Новосибирск. Добраться бы до аэропорта — и на первый рейс… Пусть будет позор. Но я переборол себя. Все-таки не первый раз такая экстремальная ситуация, и до этого всякое было: чужие страны, незнание языка, попытки делать вид, что ты говоришь по-английски…

Ты же в какой-то момент уезжал в Голливуд.

Без знания английского языка. Вообще. Я учил в школе немецкий, в институте — французский. Но меня звали сниматься в конкретном фильме («Миротворец». — Прим. ОК!), я не ездил за длинным рублем.

Мне понравилась твоя фраза, что в Голливуде ты ощущал себя туристом.

Да, у меня на тумбочке лежал обратный билет. Просыпаясь утром, перед выездом на съемку я обязательно проверял его.

Для чего?

Смотрел число, когда уеду.

Так хотелось обратно, или ты понимал, что российскому актеру сделать карьеру в Голливуде нереально?

Я сразу понял, что слишком поздно туда приехал, — в смысле возраста. Мне уже было сорок, если не больше. Я осознавал, что буду там обслуживающим персоналом, с определенным уровнем персонажей.

Понимаю, это психологически трудно, когда здесь ты король, а там даже не шут.

Не в этом дело. Я совершенно не кокетничаю, когда говорю, что никогда не имел амбиций уехать туда. Поехал по приглашению, от незнания. Я думал и предполагал, что там технологии, актерское мастерство — всё на грани фантастики. Мне было любопытно. Хотелось узнать, понять, попробовать. И я поехал, попробовал. Не могу сказать, что был очарован.

А что же тебя в Голливуде разочаровало?

Холодная война — если в двух словах. Что такое «идеологический враг», я почувствовал на собственной шкуре. Враг — не я лично, Саша Балуев, который играет роль генерала Кодорова. Ко мне там, кстати, очень хорошо относились. Мой герой являлся безапелляционно отрицательной, враждебной фигурой.

Слишком плоский характер?

Настолько плоский, что я был потрясен. Мой генерал по сюжету фильма продавал боеголовки каким-то балканским странам во время войны и тупо зарабатывал на этом деньги. Мы снимали в Словакии или в Македонии— не помню уже сейчас. Там выстроили декорацию — вырыли карьер; пригнали массовку — длинную вереницу беженцев, которые спасаются от бомбежек. А мы едем на грузовике с этими бомбами. И у меня диалог. Мой подчиненный спрашивает: «Слушай, товарищ генерал, а за что ты их так ненавидишь, этих людей?» И у меня в сценарии был написан ответ: «Потому что они бедные». Я это прочитал, мне перевели. Я говорю: «Я не умею так играть. Ненавидеть людей за то, что они бедные, — это он больной какой-то, мой герой. За что можно испытывать к бедным такое сильное чувство — ненависть? Может, я скажу, что ненавижу их, потому что они стадо? Поскольку их ведут на бойню как стадо». Предложил я эту поправку режиссеру — даме по имени Мими Ледер, она в свое время снимала популярный сериал «Скорая помощь». Она сначала не поняла. Я объяснил. Она сказала: «Хорошо, мы попробуем». Они попробовали. Послали сценаристам в Нью-Йорк письмо с вопросом: можно этот персонаж скажет другое слово? Судя по всему, там собрали целый консилиум сценаристов. Они ответили: категорически нет.

И ты произнес эту фразу?

Естественно, произнес. Не мог не произнести.

В общем, здорово, что ты так быстро вернулся в родные кинопенаты! У меня, Саша, есть ощущение, что ты по натуре абсолютный сфинкс. Буддистский покой, медитация, ровное дыхание… Или всё это обманчивое впечатление?

Я люблю молчать. Но это не значит, что я всё время молчу. Я в институте молчал — как тот самый Герасим...

...которого ты сыграл в «Му-му» у Юрия Грымова.

Да. Может быть, сыграл именно потому, что обожал молчать. Даже когда мы в театральном делали какие-то отрывки, после них следовало обсуждение. И вот отрывки я играл с удовольствием, а на обсуждение меня было не затащить. То есть я ходил, потому что вынужден был.

Ты сентиментальный?

Не знаю, сентиментальность это или нет, но какие-то события меня трогают. Когда я 20 лет назад увидел африканских детей, которые в мухах и без воды просто лежали на улицах, меня это задело. Я спать потом не мог. Я не мог ездить на машине, которая у меня довольно дорогая.

Но ты же всё равно продолжал ездить на своей дорогой машине?

Продолжал. Отпускало. Я понимаю, что это не моя вина. Но мне за очень многое не только 20 лет назад было стыдно, но и сегодня бывает стыдно тоже.

Ты очень совестливый.

Если я хочу, чтобы обо мне хорошо думали, то скажу да. Но недостатки у нас у всех имеются.

Когда тебе плохо, ты кому звонишь?

Дочери, наверное.

Она же маленькая?

Десять лет. Но я не говорю ей: помоги, мол, скажи, что мне делать? Я просто слышу ее голос, узнаю, какие у нее стремления и надежды.

Ты мне однажды сказал, что отдаешь себе отчет в том, что актерская востребованность недолговечна. Мол, однажды наступит другое время, придут другие герои и ты уйдешь в тень. Чувствуешь приближение этого времени, или еще не вечер?

Ну конечно, чувствую, я же живой человек, Вадик, всё понимаю. С каждым годом замечаю ограничения в выборе даже возрастных ролей. Но всегда говорю, что всё познается в сравнении. Когда будешь жаловаться на то, что тебя не снимают, и думать, что тебе сейчас хуже всех, то надо представить, что бывают ситуации и похуже. Меня в такие периоды судьба кидала в очень простые места — например, в больницу.

То есть?

Я не сам попадал, а навещал кого-то. Пройдешь раза два по коридору любой больницы, увидишь парня, который не может подняться, и понимаешь, что все твои проблемы — ерунда. И тебе становится стыдно. Что касается ролей, то в каждом произведении есть свои законы. В основном герои — это от 17 до 40 лет. Всё, что после, — это уже дедушки и бабушки.

Тебе такие роли уже предлагают?

Дедушек я пока еще не играл. Отцов — да.

Твоя дочь живет в Польше.

Да, Маруся учится в Варшаве.

Она внешне похожа на тебя?

Я недавно нашел снимок, где мне лет девять-десять, — с дочкой одно лицо. Сейчас, конечно, уже нет. Она становится такой красавицей.

А характер у нее «балуевский»? Или она еще слишком мала, чтобы это понять?

В некоторых ситуациях у нее близкие мне качества проявляются. Вот не знаю, хорошо это или плохо, но она не любит учиться. И я не могу ее пристыдить, потому что сразу себя вспоминаю — я ж не блистал в учебе.

Ты с дочерью ездишь отдыхать?

Когда у нее каникулы и у меня выходные выпадают, то да. Мы вот недавно ездили в парк аттракционов Гардаленд, в Италию. Несколько раз туда приходили — закрыто было. Но один раз все-таки попали. Я залез с ней на какую-то карусель, у меня чуть сердце не остановилось. Она веселится: «Папа, тебе так страшно?» А я сижу, еле держусь, мне жуть как страшно. Мы так стремительно крутились.

(Заказывает сок из сельдерея.)

Любишь сельдерей?

Да, мне нравится, он такой горький, зеленый, противный, казалось бы. Но после него чувствую себя гораздо лучше. Я пью только овощные свежевыжатые фреши. Фруктовые — это всё сахар.

Это хорошо, что ты правильно питаешься.

Питаюсь как попало, если честно: что сумел, то и съел. Сейчас вот на диете. В спектакле «Территория страсти» я не могу выглядеть отвратительно жирным барбосом. Так что сел на мясную диету. Буду есть мясо целыми днями в течение нескольких недель. 10 и 11 июня состоялись первые премьерные показы в Театре Эстрады. А потом, осенью, основная премьера спектакля. Поэтому привожу себя в форму.

Неужели от мясной диеты можно серьезно похудеть?

Да, если это не жирное мясо, не баранина. Лучше всего есть индейку, курицу или абсолютно не жирную телятину.

И всё без гарнира?

Без гарнира, только мясо. Можно еще сыр. Нежирный опять же. Кефир — обезжиренный.

А тебе хватает силы воли, чтобы целыми днями есть одно только мясо?

Ну это же такое удовольствие — есть мясо. Это же не гвозди грызть. Или опилки. Главное — готовить его на пару, без масла. И без сковородочных обжарок. На пару и на гриле. Это очень вкусно, попробуй.

Ты так вкусно об этом рассказываешь. А сам готовишь?

Нет. Вот отец у меня любил готовить. Мать умела, но не любила. А у отца это прямо страсть была. Какие он делал супы, я до сих пор помню. Я с детства супы не любил, но он мне говорил: «Саша, всегда ешь суп» — и сам мне эти супы готовил. Отваривал косточку, причем с внутренним жиром, с мозгами. Брал ложку, выбивал из кости мозг, такой наваристый, мерзкий, подсаливал и давал мне с черным хлебом попробовать. Мне однажды даже понравилось.

А по дому, по хозяйству что-то делаешь?

Нет, я не очень рукастый.

Да ты что? А ощущение, что ты можешь дом построить.

Ничего подобного. Вот я недавно был у Вани Урганта в «Смаке». Меня пригласили, я говорю: «Слушайте, но я вообще готовить не умею». А они: «Не бойся, у нас будет там повар, он тебя всему обучит, будем мамалыгу с мясом делать». Я пришел, повар меня обучил, и я стал думать, как бы мне теперь перед зрителями убедительно мясо порубить. Получилось. (Улыбается.)