Даниил Страхов и Мария Леонова

Он много снимается и со времен «Бедной Насти» является, бесспорно, одним из самых популярных российских актеров. Она на экране появляется редко, но метко... Даниил СТРАХОВ и Мария ЛЕОНОВА — семейная пара, и их союзу скоро исполнится 20 лет. В актерской среде такая стабильность в отношениях встречается нечасто. Даниил и Мария вовсе не хотят выглядеть образцово-показательной семьей, они просто живут так, как считают нужным

Помню, в свое время на моем домашнем автоответчике было сообщение: «Вадик, привет. Это Даня и Маша». Причем говорил один Даня. Это очень символично. У меня такое ощущение, что вы одно целое, вам так хорошо вдвоем, что больше никто и не нужен, кроме, может быть, вашего красавца лабрадора. Я прав?

Даниил: Возможно. Мы стараемся внутри себя сохранить что-то очень важное и не пустить в наш мир Москву всю целиком со всеми ее бешеными ритмами, потребностями, претензиями.

Сколько лет вы уже вместе?

Маша: Мы познакомились в 1994 году, на 2-м курсе Щукинского училища. Даня тогда перевелся из Школы-студии МХАТ. Мы знакомы 20 лет.

Д.: Как раз в сентябре у нас будет юбилей. Получается, наша с тобой встреча, Вадик, — юбилейная. (Улыбается.)

Я вас поздравляю, время быстро летит. Скажите, вы сразу почувствовали друг друга?

Д.: Я на Машу глаз положил сразу. А Маша ко мне какое-то время присматривалась. Эти отношения не то чтобы сразу возникли и приобрели какой-то лирический характер. На самом деле мы стали жить вместе уже после института.

М.: Это вообще была очень долгая история.

Д.: Сначала короткий студенческий роман, который ничем не закончился. Каждый пошел своей дорожкой. Но судьба распорядилась по-другому: мы вместе попали в один театр, Театр Гоголя, которому за один только этот второй шанс можно быть благодарным. Каждый за минувший год прожил какую-то свою историю, и, когда мы встретились на сборе труппы, стало понятно без слов, что дальше всё будет иначе.

Прямо как в кино. Но поженились вы через несколько лет.

Д.: Всё это уже не имело никакого значения. Это не было проверкой отношений и крепости союза. Да и свадьбы, по сути, у нас не было.

М.: У нас было только два кольца, и всё. Когда мы, в джинсах и майках, пришли в загс, женщина нас спросила: «А где же молодые?» Мы ответили: «Молодые — это мы». Обменялись кольцами, и каждый поехал по своим делам.

А где, кстати, Маша, твое обручальное кольцо?

М.: (Протягивает руку, показывая кольцо.) Это венчальное.

Неужели тебе не хотелось надеть белое платье, фату?

М.: Никогда мне этого не хотелось. Мне не хотелось этой безумной свадьбы, людей, крика, шума, гулянья. Мне казалось, что это настолько интимное дело, дело только двоих людей.

Д.: Знаешь, вот это: «чтобы было как у людей»…

М.: У нас всё не как у людей, это точно. (Улыбается). Для кого-то единственная радость — это всё напоказ, а кому-то этого совсем не надо.

Родители не обиделись, что вы не позвали их на бракосочетание?

М.: Нет, и спасибо им огромное за это. Они просто приехали к нам вечером, поздравили. Мы вместе выпили шампанского.

Д.: Белый фрак и белое платье мы наденем на нашу золотую свадьбу. Если доживем, доползем до этой даты. (Улыбается.)

Вот вы говорите «всё не как у людей».
Еще одно тому подтверждение: сегодня
многие стремятся купить дом поближе
к Москве, вы же покупаете в 100 километрах от столицы.

Д.: Ты выдаешь все наши тайны. Читательницы будут тебе благодарны, скажут: «О! Наконец-то про Страхова есть что-то новенькое». (Смеется.)

Расскажите, почему вы решили уехать «в глушь, в Саратов», где нет больших коттеджей, респектабельных соседей?

Д.: Там вполне себе респектабельные соседи. Это не глухая деревня, но, с другой стороны, мы место выбирали не соседей ради. Да и удаленность от Москвы была для нас непринципиальной. Если бы такое место нашлось в десяти-двадцати километрах, мы были бы не против. Честно говоря, нам было очень сложно определиться. Мы целых пять лет искали...

М.: А тут увидели, переглянулись — и оба поняли: да, это наше.

Что вас там привлекло? Лес, речка, рыбалка?

М.: Вадим, там какое-то совершенно удивительное ощущение пространства, воздуха. Я не знаю, как это всё объяснить. Мы всё строили с нуля, нашли архитектора, проектировали, придумывали. Наш дом — это воплощение нашей мечты. Кстати, изначально мы хотели купить готовый дом, но ни один нам не подошел.

Интересно, почему?

М.: Вот не подходит, и всё! То закутки какие-то, то потолки низкие, и всё очень стандартное, какое-то однотипное. Мы хотели больше пространства, чтобы потолки в гостиной не в
3,5 метра, а значительно выше. Кроме того, наш дом обязательно должен был быть из дерева, а не из камня. Мы живем в каменной Москве, этого достаточно. При этом нам не хотелось строить избу. В общем, в этих поисках мы провели довольно долгое время, а потом решили строить сами.

Д.: Закончилось всё тем, что этот дом появился в нашей жизни как некое новое существо, которое требует очень много внимания, любви. Мы уже чувствуем, как этот дом начинает наполняться нашей энергией. Нам так хотелось, чтобы рабочие поскорее уехали…

М.: …чтобы дом задышал.

Кто-то ваш удивительный дом видел?

М.: Только родители. А что касается гостей, хочется, знаешь, сначала впитать в себя эту другую жизнь. (Улыбается.)

Хорошо. И чем же вы на своем загородном участке занимаетесь?

Д.: Маша картошку сажает, свеклу, петрушку.

Ты серьезно?

М.: Нет, ну ты что! Какая картошка? Я вообще не садовод. Там всё заросло великолепными луговыми травами, просто невероятно. Я терпеть не могу всей этой рукотворности, выхолощенности.

В доме всё сами: готовите, убираете?

Д.: Ты же понимаешь, что помощники — не наш вариант.

М.: В этом должна быть какая-то очень серьезная необходимость, и только тогда это случится. До тех пор пока я могу всё делать сама, я буду это делать.

Д.: На 50-летие свадьбы возьмем себе служанку. (Улыбается.)

То есть для вас и дом, и своя квартира — это некая берлога?

Д.: Даже хуже. Это какая-то глубокая кроличья нора, куда мы заползаем, и нам там хорошо. Для нас очень важно сохранять эту зону отчуждения, когда дальше определенной границы мы никого не пускаем.

М.: Вадим, ты единственный журналист, которому удалось проникнуть в наше пространство.

Да, я снимал однажды передачу в вашей квартире. Надо сказать, у вас красивая «нора». Всё в стиле прованс ― знаю, вы очень любите Францию.

Д.: (Улыбается.) Сейчас мы собираемся пустить весь этот прованс под топор. Нам стал ближе минималистический стиль, мы постепенно приходим к какому-то аскетическому образу существования.

М.: Больше серокаменного цвета, всего по минимуму.

Я понимаю, что минимализм — абсолютно ваша стихия.

Д.: Это, наверное, какая-то внутренняя потребность. Когда тебе 25, тебе хочется всего, в
30 лет ты начинаешь задумываться, зачем тебе всё это надо, в 35 тебе, в общем, уже ничего не нужно. Ну а в сорок лет ты понимаешь, что, конечно же, что-то тебе все-таки нужно и не стоит себя обманывать. Но при этом требуется очень немного.

Даня, подожди, тебе же еще нет сорока.

Д.: Мне 38, но я чувствую себя намного старше. А может, я и кокетничаю: когда мы в июне были на «Кинотавре», я каждую ночь пропадал на дискотеках, танцевал до упаду до трех-четырех часов утра.

А Маша?

М.: И я тоже. Правда, немного меньше, чем Даня. (Улыбается.)

Но это, наверное, исключение, которое подтверждает правило — правило вашего поведения. Скажите, эта тяга к затворничеству для вас обоих характерна с детства?

Д.: Сложно сказать. У меня с детства грустные глаза. Они как-то грустят, непонятно о чем. Если посмотреть на мои детские фотографии, то там какая-то вселенская печаль затаенная. С другой стороны, у меня всегда была потребность общаться и как-то проникать в этот мир, социализироваться. Я был самым активным пионером в школе. Не стал комсомольцем только потому, что разбил какое-то стекло в школьном шкафу, подравшись с одноклассником. А так успел бы побыть и комсомольцем. Я всегда неистово верил в то, что партия и Ленин победят. Потом эта социальная активность стала угасать — с юношеским взрослением, первым портвейном, первой любовью, первой ночью, проведенной вне дома. Я понемногу начинал замыкаться в себе. Может, дело в моем дурном характере, а может, в неких семейных обстоятельствах. И это притом, что я всегда осознавал, что это опасный путь — одиночество, потому что, когда человек начинает вариться в собственном соку, он там может прокиснуть. Здесь нужно быть очень внимательным по отношению к себе, чтобы не сотворить из этого какой-то фетиш, чтобы не превратиться в самодостаточного дурака, который чувствует и ощущает себя пупом земли и ему никто не нужен. А с другой стороны, я понимал, что если начну себя перебарывать, стараться менять внутренний режим, то пойду не своим путем.

Возможно, Даня, кого-то такое твое затворничество раздражает и вызывает неприятие, потому что это можно расценивать как высокомерие, глупость или неоправданное самомнение. Но в твоем случае это, конечно же, не так. А ты, Маша, тоже аскет со стажем?

М.: У меня с детства были проблемы с социумом. Я не могла ходить в детский сад, не могла общаться с детьми. В школе — всё то же самое. Я везде была словно инородное тело. Это правда. Так сложилось.

Д.: Помнишь, ты рассказывала, как мама пару раз отдавала тебя в пионерский лагерь, и каждый раз ты очень быстро возвращалась домой.

М.: Да, через неделю меня оттуда увозили с истериками. Звонили маме и говорили: «Заберите вашу дочь…»

Д.: «…она нам тут всё портит».

М.: Да, я не могла участвовать в этих линейках, в этих бесконечных празднествах с галстуками, с флагами.

Теперь я понимаю, почему ты решила поступать в театральный институт. Ведь актерская профессия предполагает освобождение от каких-то комплексов в том числе.

М.: Наверное, ты прав.

Д.: Это точно некий продолжительный психотерапевтический курс.

Могу сказать, что психотерапевтический курс удался. В Театре Гоголя, куда вы оба попали после института, вы сразу заявили о себе мощными ролями.

М.: Да, нам повезло. Я сыграла чеховскую героиню Сашу в спектакле «Иванов», а Даня — главную роль в «Петербурге» по Андрею Белому.

Д.: Когда меня определяли в этот «засол», никто и не предполагал, что этот спектакль состоится и так прозвучит: вроде симпатичный парень, пусть играет, а там посмотрим. В результате спектакль был обласкан всеми возможными на тот момент премиями.

Я хорошо помню спектакль «Петербург». Если не ошибаюсь, ты, даже уйдя из театра, продолжал какое-то время в нем играть.

Д.: Спасибо за это тогдашнему художественному руководителю театра Сергею Яшину. Несмотря на все наши личные конфликты, он этот спектакль сохранил.

Это, кстати, еще один штрих к твоему портрету. Многие актеры служат в одном театре всю жизнь. А ты, Даня, покидаешь насиженные места с поразительной легкостью.

Д.: Сергей Яшин про меня сказал так: «Вы, Даниил, актер-шатун». Он был прав, потому что мне действительно не сидится на одном месте. И ведь я вроде бы особо никуда не скачу, но при этом умудряюсь всё время уходить — из одного театра, другого.

Этим «вирусом» ты заразил и Машу, которая вслед за тобой тоже покинула Театр Гоголя.

М.: Я в какой-то момент просто поняла, что перестала развиваться, всё остановилось. Меня это стало невыносимо тяготить. Я поняла, что для меня это смерть, и ничего другого нельзя было придумать, как только совершить такой поступок — уйти.

Причем в твоем, Маша, случае, уйти в никуда.

Д.: Возможно, мы действительно какие-то недалекие люди, которые чего-то не понимают в этой жизни, но мы не испытываем страха за наше будущее, мол, как мы будем получать пенсию. (Делает паузу.) Видишь, мы уже про пенсию говорим. Это всё к нашему 20-летнему юбилею. (Улыбается.)

Совсем недавно, Даня, ты покинул Театр на Малой Бронной. Хотя у тебя там всё было о’кей: Хлестаков в «Ревизоре», отличный дуэт с Юлией Пересильд в «Варшавской мелодии».

Д.: Да, причем с Бронной я ушел второй раз. Это надо было умудриться, конечно. Я вдруг понял, что театр вошел в фазу какого-то гнилостного конфликта, где нет правых и виноватых, где будет только вражда и какое-то лично мне ненужное выяснение отношений. В силу того, что, будучи артистом труппы, я должен был рано или поздно сформировать свое мнение, я решил, что не хочу во всём этом участвовать. Хотя, конечно, свои спектакли буду продолжать играть.

В общем, ты вновь свободный человек. Поздравляю!

Д.: У меня нет по этому поводу никаких иллюзий. Я ухожу не потому, что мне будет от этого легче, я просто понимаю, что по-другому не могу поступить. Моя трудовая книжка лежит в театре или, как сейчас, дома — в чем разница?

Помню, несколько лет назад мы с тобой думали про антрепризный проект, даже пьесу нашли, но тогда как-то не случилось.

Д.: Может, и слава богу, Вадик?

А может, это все-таки твой путь —
своя продюсерская компания, которая
будет делать спектакли «на Страхова»?
Или не потянешь?

Д.: Что значит «не потянешь»? Вопрос провокационный. В административном смысле, может, и потяну. Вопрос в том, надо ли кому-то, чтобы был театр Даниила Страхова? Вообще в творческом плане совмещение функций продюсера и артиста хороших плодов, как правило, не дает. Как способ заработать денег — да, вариант. Но я пока стараюсь избегать сухого подхода к этому делу.

И правильно. Теперь о Маше. В этом году на «Кинотавре» в конкурсной программе был фильм режиссера Светланы Проскуриной «До свидания мама», где у тебя одна из главных ролей. Ты сыграла одинокую женщину, у которой глубокая душевная рана, и сыграла ты здорово.

М.: Спасибо большое.

А несколько лет назад, на Московском кинофестивале, был фильм Ларисы Садиловой «Ничего личного», и главная роль там тоже стала твоей победой.

М.: Эти две картины очень мне дороги. Мои роли сами находят меня, я специально ничего для этого не делаю. А в прошлом году я играла во Франции, в спектакле по рассказам Бунина, у замечательного режиссера Людмилы Некрасовой, и это тоже очень интересный проект. В свое время я училась на дизайнера, но на самом деле это была некая сублимация, потому что мне всегда хотелось заниматься театром и кино. Эти возможности, как видишь, есть, но очень точечные.

А как роман с кино развивается у тебя, Даня? Когда в редакции я сказал, что буду делать это интервью, то услышал в ответ: «Как здорово, но что-то давно Страхова на экране не видно».

Д.: Могу сказать: работой я не обижен. Но так получается, что картины, в которых я снимаюсь последние три года, по разным причинам пока не доходят до зрителя. Например, 8-серийная картина «Инкассаторы» Юрия Быкова вроде бы куплена Первым каналом, но почему-то до сих пор ее нет в эфире.

М.: Там у Дани совершенно новый образ, таким его видеть не привыкли. Он более брутальный, что ли. Ушла романтика.

Д.: Еще одна картина — «Цезарь» Эльдара Салаватова — пока не куплена ни одним из каналов. Там герой еще ортодоксальней. Это странная ситуация, когда ты без конца работаешь, а все говорят: «Страхова нет». Наверное, для чего-то это нужно. Возможно, это всё выйдет в один день, и все скажут: господи помилуй, по всем каналам Страхов, и куда от него деваться! (Улыбается.) Как раз в эти дни на канале «Россия-1» идет 10-серийная картина Ильи Хотиненко «Поиски улик». Это возврат к романтическому герою, но не в лоб.

Внешность у тебя романтическая, никуда от этого, Даня, не уйдешь. Скажи, сейчас ты снимаешься?

Д.: В августе начну работать над тремя картинами. Ближайшие три месяца расписаны так, что выходных не предвидится.

А как же ваше с Машей 20-летие? Опять не будете отмечать?

М.: У нас вообще с датами проблема. Мы никогда ничего специально не отмечаем. Мы вдруг вспоминаем о чем-то важном, но совершенно в другой день.

Д.: В августе у Маши день рождения, а я по старой традиции в этот момент буду сниматься где-то в другом городе. Знаешь, Вадим, я обратил внимание, что мы всё время говорим: «Мы об этом не рассказываем», и выбалтываем тебе самое дорогое... Парадокс. Спасибо тебе за него — надо иногда выныривать из своего омута, это для чего-то нужно нам самим.