Жора Крыжовников и Юля Александрова: «Мы всё делаем с любовью»

Мне вас Жорой называть?

Жора: Жорой. Чтобы никого не путать. Хотя я, конечно, Андрей. К Максиму Горькому тоже обращались «Максим».

Вопрос несвежий, но в качестве ликбеза для читателя: а откуда взялся этот псевдоним?

Ж.: Мне с детства нравилось подписываться разными именами. В режиссуре я в это начал играть случайно, поучаствовав в сценарном конкурсе, который устраивали знакомые. Чтобы они меня не узнали, я отослал сценарий и подписался Жорой. Выиграл, получил денежный приз и снял короткометражку («Счастливая покупка». — Прим. ОК!). И дальше стал снимать комедии и подписываться этим именем. В этом присутствует какая-то странная радость, дурь, которую не объяснить. Если буду делать что-то серьезное, то другое имя возьму. Может, когда-нибудь дойду до буквенно-численных имен, где, как в банковских паролях, будет заглавная буква, строчная, цифра, и всё это будет смотреться как бессмыслица.

Жора Крыжовников чем-нибудь еще выделяется помимо того, что снимает комедии?

Ж.: Он всегда работает на совесть. В отличие от Ивана Тохтамыша (которым я подписался в титрах сериала «Кухня»), Жора старается снимать по своим сценариям. Это первое отличие. Второе: Першин и Тохтамыш готовы принимать волю продюсера безоговорочно. Если продюсер говорит, что надо взять на роль такого-то актера, Тохтамыш отвечает: «Оʹкей, берем». Жора возьмет, если тоже считает актера подходящим, иначе спорит. В итоге Тохтамыш — ремесленник, а Жора курит после смены, ночами не спит. Потом ложится, снова просыпается. Мучается он.

Любопытно, что из этих людей тот, кто мучается, наиболее успешен.

Ж.: Возможно, это везение. Если бы не было «Горько!», то Жора еще только бы начинал свой путь.

«Юля Александрова» — звучит довольно неброско для актрисы.

Юля: Я над псевдонимами не думала. Впрочем, когда училась в ГИТИСе, появилась Марина Александрова, и некоторую ревность к фамилии я ощутила. Но насколько я знаю, у нее это как раз псевдоним, а моя фамилия досталась мне от бабушки с дедушкой.

Мы знаем много союзов режиссера и актрисы. Насколько типичен ваш случай?

Ж.: Мы не жили в других семьях, где есть режиссер и актриса, и не можем говорить о типичности, но для меня знакомство с Юлей — знаковое событие. Мы встретились в тот момент, когда я решил отгребать от развлекательного ТВ, от новогодних «Огоньков» и «Танцев со звездами», и идти в кино и сериалы. В общем, работать с тем, что мне ближе, поскольку по образованию я театральный режиссер. Мы с Юлей познакомились, когда я готовил спектакль по Островскому. Искал актрису на главную роль, и одна знакомая сказала: «Юля Александрова. Шикарная». Я до этого видел Юлю на сцене, у нее была небольшая роль, но я ее запомнил. Юля впечатлила обаянием и энергичностью. Мы стали репетировать.

Ю.: И дорепетировались. Для меня встреча с Андреем тоже была особенной. Правда, если он сразу почувствовал ко мне расположение, то я-то поначалу испытывала к нему смесь уважения и страха. Потом эти чувства переросли в любовь, у нас образовался творческий союз. И конечно, мне повезло, что в дебютную картину Андрея утвердили меня, — были и другие кандидатки. Благодаря успеху «Горько!» мы стали еще счастливее, ведь мы сделали это вместе. Теперь хочется, чтобы Андрей и дальше успешно снимал.

Ж.: (Обращаясь к Юле.) На кастинг тебя пригласят.

Как вообще у вас решается вопрос об участии Юли в очередной картине Жоры?

Ю.: Чего далеко ходить — дома артистка сидит.

Ж.: Да. Когда пишу сценарий, то в качестве персонажа пытаюсь представить конкретного человека. Например, я сейчас писал историю и сразу знал, что героя сыграет Тимофей Трибунцев. Так же и с Юлей: ее игра — это определенное решение роли, трактовка. Хотя в случае с «Горько!» мы не планировали, что роль Наташи достанется Юле. Скорее предполагали, что она получит эпизод. Перед тем как запустить работу над фильмом, мне дали тестовое задание: нужно было снять сцену, где на свадьбе внезапно появляется хулиган. Я собрал ребят и попросил Юлю сыграть маленькую роль: ее героиня недовольна своим парнем, который боится хулигана. Юля сделала это так ярко, что продюсеры Илья Бурец и Дмитрий Нелидов сказали: «Кто это? Давайте попробуем ее». Сняли пробы, показали Тимуру Бекмамбетову. Он тоже удивился: «О, какая интересная!» — и утвердил.

Ю.: Ну а я была рада. Ни о каком успехе я тогда не думала, мне просто нравилась перспектива работать с группой молодых, амбициозных людей. Всё так и было: сплошные новички на площадке. Режиссер, продюсер — дебютанты. На съемочной площадке мы часто шутили. Андрей декламировал голосом ведущего церемоний: «В номинации «Лучшая операторская работа» приз получает Дмитрий Грибанов!..» Дошутились до того, что получили девять номинаций на премию «Золотой орел».

Правда, вам ни одного «Орла» не дали.

Ж.: Но даже номинации нам были приятны. Хотя награды второстепенны. Мы делали кино для зрителей, для нас важнее было, как они отнесутся к увиденному.

Отнеслись неоднозначно. Что это за люди, которые приняли фильм негативно?

Ж.: Вкус — понятие субъективное. Другое дело, что те, кто уличает нас в нелюбви и презрении к народу, скорее обвиняют в этом себя. Как говорится, красота в глазах смотрящего. В сказке Андерсена «Снежная королева» есть тролль с зеркалом, которое всё искажает. Но зеркало разбилось, осколки попали людям в глаза, и всё стало казаться им уродливым.

То есть, снимая «Горько!», вы хотели по-доброму пошутить, а не злобно поиздеваться?

Ж.: Мы всё делали с любовью. Просто люди не до конца понимают: то, что они увидели, не всегда равно тому, что им показывали. Можно обвинить других в своих страхах и комплексах. У меня был диалог с одним рецензентом, который писал: хорошая режиссура, отличная актерская игра, гнилое содержание. И следом: зачем, мол, на это смотреть, я это и в своем подъезде вижу. Выяснилось, что человек родом из маленького городка, который он ненавидит. Но это его ненависть, его боль, и это он запачкал наш фильм своими ручонками. Это его взгляд, обращенный в зеркало, где он увидел нечто неприятное. Я и сам смотрел на премьере фильм, и на сцене свадьбы в ресторане подумал: «Да когда же это кончится?» И в этом была наша задача — сделать так, чтобы в тот момент, когда все родственники запевают «Утоли мои печали, Натали…», нам захотелось сбежать. И мы вместе с молодоженами это делаем. И если кто-то видит там ад, то и правильно, он там есть. Он веселый, безумный и до определенного момента радует, а потом перестает. Но мы ставили задачу быть честными, показать всё как есть. Сцена, когда подружки невесты стягивают штаны с друзей жениха, — это же содом. Но мы списали ее с ролика на YouTube, где нетрезвая невеста делает то же самое, а ведущая говорит: «Алина, в зале муж!» — она пытается образумить женщину, которая вошла в раж. Но это не действует, и тогда ведущая говорит: «Алина, в зале родители!» Но и это Алину не останавливает. Вся середина фильма — наши документальные изыскания. Мы смотрели ролик, где гости исполняют «танец с деньгами», и гадали: «Что делают эти люди? Почему они нацепили на себя деньги?»

Это традиции, привычки. Как их менять?

Ж.: Я не знаю, как надо, но никого не осуждаю, просто показываю, как бывает. Пускай люди сами решают, как отмечать: нюхать кокаин с моделями в закрытом клубе или петь караоке в кафе у дороги, звать полузнакомых родственников и сумасшедшего брата или обойтись без них.

Как вы для себя отвечали на эти вопросы?

Ю.: Ну, мне повезло больше, чем моей героине Наташе, потому что у меня родственники более вменяемые. (Смеется.) Помню, приехали мы к моему папе, сказали, что хотим пожениться. Наверное, в начале июня, чтоб поменьше народа было, чтобы седьмую воду на киселе не звать. Папа спрашивает: «Юль, а ансамбль-то будет?» Я говорю: «Пап, какой ансамбль? Нет, ансамбля не будет». Всё прошло весело. Отмечали в грузинском ресторане в центре Москвы. Наладили караоке и сказали гостям, что надеемся на их энтузиазм. Поскольку рядом располагалась гостиница, дяденька администратор попросил, чтобы к часу ночи мы закруглились. В начале второго мне и самой уже хотелось домой, но гостей с песнями было не остановить. И я нашла этого дяденьку и попросила его выйти в зал и объявить, что пора расходиться. Он пошел к гостям, а я, наоборот, ретировалась. Прошло несколько минут — дяденьки нет. Захожу в зал, а он стоит с микрофоном: «Арго! Разве путь твой ближе, чем дорога млечная…»

Пытаетесь ли вы предугадать, как зрители примут «Горько! 2»?

Ю.: Предугадать чье-то мнение — это значит пытаться понравиться, казаться лучше.

Ж.: Главный урок, который я извлек: всем понравиться невозможно. Мы делали вторую часть прежде всего потому, что нам хотелось вернуться в ту же атмосферу, к тем же героям. Помню, когда мы в первой части снимали дом у моря, где живет семья жениха Ромы, то мы даже жалели, что у нас в этом классном месте всего три смены. Вернуться туда было очень приятно.

Вторая часть всегда продиктована коммерческим успехом первой и является попыткой этот успех повторить. Тем не менее что вам как автору хотелось добавить к прежней истории?

Ж.: Первая часть была про рождение семьи. Вторая — про испытание. Они стали единым целым и теперь оказываются перед необходимостью понять, что такое родня. У меня самого сложная семейная ситуация. Мои родители развелись, когда мне было девять лет, и я рос с папой. Хотя мама у меня дееспособный человек, она не была лишена родительских прав, но так получилось, что при разводе я выбрал отца. С мамой мы и сейчас общаемся редко. Так что это кино в том числе и про меня.

В общем вы из тех художников, которые в своем творчестве говорят о себе?

Ю.: Ну нет, это самое легкое — играть про себя. Конечно, я привношу что-то свое в персонаж, но это далеко не я.

Ж.: Я тоже думаю, что это не совсем про меня. Более того, я уверен, что самих себя мы знаем хуже всего. Гораздо лучше — людей, которых наблюдаем со стороны. Мне вообще кажется, что есть люди, которые живут так, будто про них снимают кино, то есть они всем своим видом говорят: вот он я, смотрите на меня. А есть те, кто снимает. Мне кажется, я из вторых. Я смотрю, слежу. Но вставляю в фильм шутки, которые понравились мне, или истории, которые произошли с моими знакомыми. Вот это всё от меня.

Вы, Жора, родились в городе Сарове Нижегородской области?

Ж.: Уточню: родился в Питере, но в три месяца меня увезли в Саров, где я жил до 17 лет.

Это же был режимный, то есть закрытый город?

Ж.: Да, он строился на границе Мордовского заповедника, в лесу, — я так понимаю, из соображений конспирации. Зеленое, тихое место. Вокруг забор и колючая проволока, въезд по пропускам. Я эти жетоны регулярно терял и подолгу сидел возле КПП на противотанковых ежах, ждал, когда приедет кто-нибудь из города и подтвердит мою личность. А однажды меня даже вызвали в ФСБ. Беседовали со мной. Спрашивали, куда уезжал? когда назад? чем занимаюсь? «У нас такой хороший театр. Вот бы нам режиссеров…» Для меня Саров — это детство. Может, потому я с таким удовольствием пишу и снимаю про провинцию, что люблю родной город и понимаю, что если бы чуть иначе выпали кости, то я бы там остался, работал бы в Саровском театре, вел бы на ТВ передачи — лотерею какую-нибудь.

Ю.: Зато когда в единственном кинотеатре Сарова, «Россия», была премьера «Горько!»…

Ж.: ...пришли все мои учителя, одноклассники, друзья. А я сам в этом кинотеатре смотрел в детстве «Кин-дза-дзу», «Кинг-Конга» и «Утомленных солнцем».

Юля, любите ли вы провинцию так, как любит ее ваш супруг?

Ю.: Я к ней хорошо отношусь. Я родилась в Воронеже, потом жила в Чехове, лето проводила у бабушки в Ельце. После второго класса мы переехали в Москву. Не могу похвастаться такой хорошей памятью, как у Андрея. Он всё точно помнит: учителей, одноклассников, Яшку Морозова, Пашку Ермакова. А у меня жизнь будто бы делится на периоды: заканчивается один и сразу же стирается из памяти.

Ваша школьная жизнь была похожа на ту, что мы видим у Валерии Гай Германики в фильме «Все умрут, а я останусь» и в сериале «Школа», где вы снимались?

Ю.: Было так. После переезда в Москву я училась в школе на Мосфильмовской улице с углубленным изучением английского языка, потом в Текстильщиках, а после оказалась в школе на «Петровско-Разумовской», и вот это была как раз такая школа, как в фильме Германики. Первым впечатлением была беременная девочка из моего 7 класса. Сначала я подумала, что это учительница, но потом оказалось, что все-таки одноклассница. Девочек, по которым плакала детская комната милиции, было несколько. Я даже помню их имена: Наташа Вэрад, Ольга Лебедева и Ольга Становая. Еще была девочка, которая в девятом классе продавала анашу. Так вот, она вызвала меня на «стрелку», потому что я нравилась тем мальчикам, которые нравились ей. Но Наташа и две Оли запретили ей меня трогать. При всем своем жутком образе жизни эти девочки мне симпатизировали.

А говорите, что ничего не помните.

Ю.: Ну, такое не забудешь.

Каким вы запомнили ГИТИС?

Ю.: ГИТИС запомнился прекрасно. Я училась на актерском факультете, а на режиссерский даже не пробовала поступать, так как не знала, что там есть актерско-режиссерские группы. Студенты режиссерского факультета всегда излучали мегапревосходство. Они учились на третьем этаже и будто поплевывали на всех сверху вниз. Да, Андрей? (Смеются.) У Андрея всё интереснее: перед тем как поступить в мастерскую Марка Захарова, он учился в Школе-студии МХАТ, откуда его отчислили.

За что?

Ж.: За профнепригодность. Зато следом я поступил к Захарову, и со мной произошло чудо. Марк Анатольевич про некоторые мои работы сказал слова, которые я нес как огонечек, пока сложными карьерными путями не добрался до крупной самостоятельной работы — полного метра. Каждый раз, когда у меня что-то не получалось, я думал: ну,

раз мастер мне такое сказал, значит, я имею право этим заниматься. Марк Захаров дал мне в руки инструмент: рассказал, что такое режиссерское мышление, поделился приемами и ощущением причастности к чему-то серьезному. Теперь знаю, что артист я плохой, но режиссером быть могу, если буду стараться.

Ю.: При этом отчисление из Школы-студии МХАТ не мешает Андрею классно показывать артистам на площадке, что надо делать. Повторить это нереально, зато сразу понимаешь, что он от тебя ждет.

Отчисление не помешало вам и преподавать актерское мастерство во ВГИКе на курсе Андрея Панина.

Ж.: Это был экспериментальный курс. И мое преподавание заключалось в том, что мы со студентами ставили спектакль. Преподавание я люблю, но не потому, что считаю, будто много знаю, просто это лучший способ что-то сформулировать для себя. Меня стали звать проводить мастер-классы — рассказать о том, как снимали «Горько!». Соглашаюсь с удовольствием. Мне вопросы задают любопытные. Спрашивают: почему у вас там все пьют? Что тут скажешь? Или вот еще: во ВГИКе встал человек, говорит: «Я волнуюсь, поэтому вопросы прочту». Достает листочек и спрашивает: почему у вас в первой части «Горько!» избили диджея, а вы повели себя так, будто ничего не произошло, даже не показали его дальнейшую судьбу. Так вот что я вам скажу: во второй части мы расскажем, что там было с диджеем дальше.