Валерий Зазулин: «Это очень важно — найти природу своего обаяния»

Валера, когда я разговаривала с твоим другом Антоном Лобаном, я попросила у него совета, о чем спросить тебя. Антон посоветовал спросить, как тебе живется с твоим перфекционизмом.

(Смеется.)

Ты перфекционист?

Да. (Смеется.) Мои друзья-актеры, с которыми мы делаем музыку, ощущают это на себе. Так вышло, что в нашей группе (музыкальная группа «Жена в очках». — Прим. OK!) мы с Лизой (Елизавета Ермакова – однокурсница Валерия, работает в МХТ — Прим. OK!) в теории музыки более прокачанные и понимаем, как важны детали. Понимаем, что, если над ними поработать, проработать их, результат будет сильно лучше. А для этого нужна, как мне кажется, рука перфекциониста. Чем я, собственно, и занимаюсь.

Друзья тебе не говорят, что ты зануда?

Наверняка, когда мы репетируем, про себя ребята так думают, но вслух не говорят. (Смеется.) Они привыкли и понимают, что мои комментарии приводят нас к лучшему результату. Мне хочется в это верить.

А что тебе доставляет удовольствие? Твой источник радости и вдохновения?

Подбирать на фортепиано понравившиеся песни. Придумывать новые аранжировки. Могу это делать подолгу и с удовольствием. Психотерапия меня очень вдохновляет и заряжает! Вижу в ней большой источник радости и сил. Еще я в последнее время стал больше ходить пешком и понял, что это прикольно. Когда появляется выходной, стараюсь уехать в какой-нибудь парк, например Измайловский, и ходить там. Если солнышко — вообще прекрасно.

Я знаю, ты увлечен творчеством Земфиры. Среди актеров для тебя есть равноценная величина?

Актера, за которым я бы следил так, как слежу за Земфирой, нет. Кстати, я недавно был на ее концерте. Счастлив! (Улыбается.)

Как так случилось, что при всей твоей любви к музыке ты стал драматическим артистом? Провалил экзамен в Гнесинку?

Ну нет. Вообще всё началось с танцев, куда меня отдали в 4 года. Летом меня отправляли в разные детские лагеря, где я использовал свои танцевальные навыки. И вот когда мне было лет шесть, во время одной из смен я вспомнил, как зимой мы с троюродной сестрой в гостях у бабушки пели в караоке песни типа «Ланфрен-ланфра», «Старинные часы», «Учкудук, три колодца»… (Смеется.) Такой вот странный репертуар. В лагере я сказал, что пою, и что-то такое спел. У меня был высокий голосок, щечки. Видимо, со стороны это выглядело очень мило, и я регулярно стал в лагере петь. Мне очень нравилось. В 10 лет я бросил танцы, потому что на меня сели во время шпагата. Мне это не понравилось, и я ушел. Родители решили, что мне нужен спорт, и я занимался плаванием и кикбоксингом. Недолго. На самом деле я всегда хотел заниматься музыкой, но мне казалось, что я уже для этого староват. В 12 лет я все-таки сказал, что хочу петь, и в сентябре мы отправились с бабушкой в музыкальную школу: «Здравствуйте, мы на вокал». Я успешно прошел тестирование, прохлопал ритм, пропел нотки и уже подумал, что мечта сбывается, как выходит женщина: «Ну что ж вы в сентябре-то пришли? Надо было в мае. На вокал уже мест нет. Осталось только фортепиано. Пойдете?» И бабушка говорит (басом): «Да».

Это очень смешно!

(Смеется.) Да, меня немножко не спросили. Поначалу мне даже нравилось. Я год честно занимался и как-то случайно в разговоре сказал своей преподавательнице, что вообще-то я пришел на вокал и хоть и нажимаю клавиши, но я тут не за этим. Был как раз май. Она сказала: «Ну что же ты?» — и экстренно отвела меня на экзамен на другой этаж, после которого я попал к педагогу по вокалу. Но с фортепиано меня не забрали. Поэтому мне пришлось заниматься на двух отделениях параллельно. Надо сказать, что фортепиано стало нравиться мне только после окончания музыкальной школы, когда я самостоятельно начал им интересоваться, заново для себя его открывать, а до этого пять лет была тоска. Сейчас обожаю.

Так почему ты в Гнесинку не пошел?

Потому что, когда я учился в 9-м классе, Константин Юрьевич Хабенский открыл в Воронеже, прямо в моей школе, студию творческого развития детей. Я подумал: почему нет? У меня был прекрасный педагог по мастерству. Многих преподавателей я знал по своей музыкальной школе. В общем, я попал в круг классных взрослых людей, которые преподавали театральные дисциплины, но при этом не делали из детей актеров. Занятия там скорее помогали сформировать психику, свободу мышления и самовыражения. Я бы сказал, это была очень крутая психотерапия для подростков. По воскресеньям у нас было большое занятие и два часа — на неделе. Мне было классно и интересно. Я жил от воскресенья до воскресенья, но как-то не связывал это напрямую с театром и не собирался становиться актером.

А кем хотел быть?

Хотел быть архитектором. То ли мне это внушили родители, то ли я понял сам, что мне нравится черчение и у меня математический склад ума. Последнее абсолютно точно.

Я уже поняла, что у тебя всё по полочкам.

У меня — да. (Смеется.) В середине 10-го класса я узнал, что есть некий колледж Табакова, где дети и живут, и учатся, и потом становятся полноценными актерами. Я стал готовиться к весеннему прослушиванию (оно как раз проходило в моем городе — Воронеже) и прошел на московский тур. И вот мы с бабушкой приезжаем в июне в Москву, я дохожу до последнего тура, когда из 37 человек должны остаться 24, которые и будут учиться, и… не попадаю.

И как?

У меня, конечно, мир рухнул. Мама подбадривала меня по телефону: «Ну ничего, ничего, Пугачёву десять лет на радио не пускали». Как я сейчас понимаю, это был довольно сильный удар по моей психике. В итоге я прямо из Москвы улетел на фестиваль студии Хабенского в Уфу, первый раз полетел на самолете. Это всё меня как-то приободрило. И продолжил учебу в школе, решив, что буду готовиться поступать в вуз.

Для тебя это было делом принципа, или ты действительно хотел стать актером?

За время подготовки я понял, что мне эта сфера интересна. Я всегда хотел выступать, и, наверное, мне нужна профессия, связанная с творчеством. Через год поступил в Школу-студию МХАТ, и пошло-поехало…

Вспомни самое лучшее и самое худшее, что случилось с тобой за время учебы в Школе-студии.

По-моему, мне повезло с людьми. У нас был хороший курс и в целом очень приятная атмосфера. В Школе-студии я стал развивать свои музыкальные навыки и начал с интересом делать то, что во время учебы в музыкальной школе пинал. Во мне пророс перфекционизм (смеется), и я начал муштровать однокурсников. Мне казалось, что музыка в театре (в самых разных ее проявлениях) очень важна. (Смеется.) Типа «ребята, мы будем лучшими, если вы меня послушаете, а я вам расскажу, что кому петь». И многим это было близко. Меня даже просили помочь создать какую-нибудь штучку или придумать какой-нибудь красивый голос. В этом была взаимность: мне было интересно, а ребятам — нужно. А апогеем всего стал спектакль «ART», который ставил на нашем курсе Игорь Яковлевич Золотовицкий. Это такая пьеса на три человека про ребят, которые ссорятся из-за картины, на которой что-то нарисовано белой краской. Было прикольно. Я впервые ощутил настоящий творческий процесс как актер. И за месяц до премьеры Игорь Яковлевич, зная всё про меня, говорит: «Валера, что у нас по музыке?» Я отвечаю: «Что-нибудь посмотрю» — и через микропаузу: «А давайте я напишу?» Я это сказал и сам себе не поверил, потому что до этого никогда не писал музыку. А он: «Ну давай». Я написал тему — тему дружбы этих трех ребят, потом она как-то сама собой развивалась, изменялась в контексте пьесы… И в итоге всё заканчивалось масштабной оркестровой вещью. (Пауза.) Я впервые написал музыку! Не что-то для голоса, не аранжировку песни, а самостоятельный материал, который существует отдельно от меня. Я был безумно счастлив и не верил, что такое возможно. Наверное, это самое крутое, что со мной случилось за время учебы в Школе-студии.

А что было хуже всего?

Мне кажется, я довольно долго не понимал, про что вообще актерская профессия. Я пробовал что-то, искал, но не понимал природу своего обаяния. Это очень важно — найти природу своего обаяния. А у меня не получалось, и меня пару раз даже хотели отчислить. Говорили, что я иду не в ту сторону. То есть мое представление о театре не очень совпадало с представлением мастеров. И это мне доставляло серьезные внутренние терзания.

Ты, наверное, видел себя Гамлетом и Треплевым?

Я бы сказал так, это была мечта, которая никак не могла сбыться. Мы как раз репетировали «Чайку», и я очень хотел играть Треплева, но он на меня немножечко… не садился. Может быть, я слишком серьезно или недостаточно эмоционально к нему подходил. Не знаю. И тут мне однокурсница говорит: «Тебе надо что-нибудь характерное. Попробуй». И я понимаю, что она не просто так это мне говорит. Она видит во мне что-то такое, чего я в себе не вижу и даже не смотрю в ту сторону. С того момента всё как-то по-другому пошло. Надо расстаться с мечтой и действительно попробовать что-то другое, чтобы найти себя. Это было на четвертом курсе. С тех пор я влюбился в жанровый театр.

А в театр ты когда попал?

Я начал играть на третьем курсе в музыкальном спектакле «Гордость и предубеждение». Там выводился артист, и на его место срочно искали тенора. Прошел прослушивание, утвердили, быстро ввелся и начал играть. Через три месяца меня ввели еще в один музыкальный спектакль — «Конёк-Горбунок». На четвертом курсе ввели в «Обрыв» — и дальше всё пошло.

Ты видишь себя в каком-то театре, кроме МХТ?

Мне нравится МХТ. Нравится атмосфера этого театра. Все-таки любой театр — место специфическое, а здесь много адекватных людей, которые могут поддержать и с которыми есть о чем поговорить. И благодаря нашим музыкальным навыкам мы, как мне кажется, нашли здесь свою нишу. Может, мы и не с главного входа зашли (смеется), но этот вход работает. В театре очень много музыки. И то, что у нас есть свое поле, на котором мы сами себе предоставлены, — это хорошо.

Какая у тебя мечта?

Ох… Есть у меня такая мечта, чтобы в конце спектакля сверху выезжала табличка с QR-кодом, который бы зрителей перенаправлял на сайт психотерапевтической помощи, и чтобы каждый, кто в ней нуждается, мог ее получить. Это бесценно! (Улыбается.)

Генеральный партнер МХТ им. А.П.Чехова – Банк ВТБ

Фотограф: Мария Сокольская