Алексей Кортнев

Алексей, вы неоднократно отмечали, что все ваши проекты на ТВ терпят неудачу. Взять, скажем, ваше участие в «Ледниковом периоде»: вы выбыли из него, так и не выступив, из-за травмы во время тренировок.

Алексей Кортнев: У меня действительно было сломано два ребра. Все было бы хорошо, если бы не врач, который на проекте работал. После травмы он благословил меня на дальнейшие тренировки. Я еще два раза откатался с Анной (Семенович. — Прим. OK!), и ребра у меня снова разошлись. Потом долгое время я спал, сидя в кресле. А лечь на спину полностью больно до сих пор.

Амина Зарипова: Леша фактически на месяц лишился работы, дома сидел. Зато дети были просто в восторге.

А вы варили мужу суп?

А.З.: Нет, я редко готовлю. Я просыпаюсь утром и уезжаю на работу. У нас есть няня, которая помогает с обедами-ужинами.

Алексей, а для чего вам вообще был нужен этот каток? Чтобы разнообразить жизнь?

А.К.: Во-первых, я достаточно много занимался самыми разными видами спорта и кататься мне было приятно. То, что я там гребнулся на ровном месте, — это несчастный случай. Во-вторых, мое участие было бы полезным для карьеры. Регулярный эфир на Первом канале приводит к тому, что человек начинает меньше работать, но при этом больше получать. Чего уж там, участие в таких шоу — это популяризация себя любимого без особых усилий. Другое дело, что роман с телевидением у меня так и не сложился. И травма тут ни при чем. Дело ведь не только в «Ледниковом периоде». Просто на какой бы проект я ни попадал, я не проявлял достаточного рвения. Занимался им, потому что это полезно в плане приобретения знакомств: может, где-то удастся показать свой клип, может, пригласят спеть песню. «Несчастный случай» ведь не суперпопулярная команда, и каналов распространения нашей продукции не так уж много. Но телевидение — барышня капризная — такого отношения к себе не прощает. Чтобы с ней все получилось, ее нужно любить беззаветно, а если ты ее не обожаешь, то и она тебя не слишком.

Насколько я понимаю, сейчас основной заработок «Несчастного случая» — это корпоративы. Как-то вы признались, что не любите выступать на таких мероприятиях. Получается, заставляете себя?

А.К.: Я думаю, меня неправильно поняли. Я о каких-то конкретных вечеринках говорил, а не в целом. Корпоратив корпоративу рознь. Иногда получаются очень хорошие концерты — и по звуку, и по реакции зала. Не нравится то, что ты все равно неизбежно играешь один и тот же набор из пятнадцати песен, которые уместно играть на празднике: «Радио», «Генералы песчаных карьеров», «Что ты имела...». Очень надоедливо все это. Плюс бывают корпоративы жесткие, где люди ведут себя совершенно по-скотски. У нас однажды перед Новым годом был концерт для сотрудников одной весьма уважаемой китайской фирмы, производящей DVD-проигрыватели. Когда мы приехали, эти люди были уже пьяны совершенно и вели себя как полное быдло. Мы еще кое-как отвертелись: нас отбили грузчики, которые перетаскивали аппаратуру. Пока они «мило» беседовали с «многоуважаемой» публикой, которая посчитала, что наш концерт был слишком коротким, мы успели убежать из гримерки через окно. А вот артистам, выступавшим после нас (они должны были вращать огонь вокруг себя), повезло меньше. Как только они начали свое фаер-шоу, празднующие решили, что это прямой вызов, похватали стулья и пошли их бить. В общем, корпоративы бывают такие, что ай-ай-ай! Но бывает и по-другому: приезжаешь — а там сидит компания из двадцати человек, которые все твои песни, даже самые древние, знают наизусть. И ты в результате работаешь просто как для друзей на кухне: сел, под гитару попел. Прекрасные ощущения.

В конце сентября во МХАТе состоялся ваш юбилейный концерт. Помимо хитов разных лет вы сыграли целую мини-оперу. Ищете новые формы?

А. К.: Нет, это просто потребность души. Мы периодически, раз в три-четыре года, писали длинные вещи минут на пятнадцать — Mein Lieber Tanz, «Последние деньки в раю». В принципе я всегда тяготел к большим формам. Мне интереснее писать спектакли, чем песенки.

Как в таком случае вы отнеслись к появлению в конце 90-х таких авторов, как Земфира, которую один известный критик назвал «мастером телеграфных форм»?

А.К.: Восторженно. Я считаю, что они как раз проходят тот путь, который проходили все мастера. Есть, понятно, поэты-моралисты, которые с детских лет пишут внятно до удивления, — Андрей Макаревич, Юрий Шевчук. Они пишут как Лев Толстой нотации для детей. А есть поэты, которые в юности переживают период такой невнятицы и сумятицы. Мне кажется, именно из этого со временем получается наиболее интересная поэзия. Точно такую же дорогу проделал Николай Заболоцкий, мой самый любимый поэт, начинавший со столбцов, в которых ничего невозможно разобрать, и закончивший кристально ясными стихами.

А вы как начинали?

А.К.: Я тоже не могу сказать, что начинал с внятного изложения. Мной была написана масса белиберды. Но вообще-то, себя в этом смысле оценивать трудно. Я знаю одно: писать надо по велению души, а подход может быть разным. Я иногда злюсь на своих музыкантов: возятся по три часа над одним и тем же, песню не могут сделать! А они на это говорят: «Так ведь в итоге получается настоящая музыка!» И мне нечего возразить.

Некоторые знаете как сочиняют? Собираются с музыкантами и начинают играть, что называется, от балды. Играют час, два, а на третий потихоньку появляется мелодия…

А.К.: Если люди позволяют себе такое, то это прекрасно. Потому что так когда-то писалась великая музыка. Величайшая английская группа King Crimson таким образом сочинила несколько альбомов. Для музыкантов, которые играют более или менее сложно, King Crimson — это как Иисус Христос. Это люди, которые придумали половину всей музыки. Кстати, такая методика встречается и в других видах искусства. Например, Алексей Герман, когда снимал «Трудно быть богом», заставлял артистов, произносивших монологи, просто говорить числительными с нужной интонацией: «Два, восемь, тринадцать, девятнадцать-тридцать...» Он считал, что актер должен быть свободен от смысла и предаваться исключительно эмоциям. Уже потом, во время озвучания, в уста актера вкладывались нужные слова: специально для этого составляли так называемый «липсер», чтобы реплика по губам читалась примерно так же, как произносимые числительные. Очень интересный подход. Не знаю, сам ли Герман это придумал или это свистнуто у американцев, как практически все в нашем кино.

Вы пробовали так сочинять стихи?

А.К.: Не совсем так, но в чем-то похоже. Сначала ощущаешь некий размер, ритм, тенденцию будущего текста, бормочешь некую «рыбу», совершенно бессмысленную. Я использую всегда стихи Пушкина: поскольку 90 процентов всех текстов пишется в ямбе, то «мой дядя самых честных правил...» очень даже подходит. А потом, когда «рыба» уже есть, в нее начинаешь запихивать более осмысленные слова.

Вас не тянуло выпустить еще сборник своих стихов или вообще книгу написать?

А.К.: Не тянуло. Я ведь еще, что называется, «действующий». Книги надо писать либо когда имеешь к этому склонность, либо когда уже ничего не можешь делать. Меня долго окучивал заместитель главного редактора одного издательства. Талантливый, интеллигентный, умный дядька — я таких люблю. И он меня уговорил написать книжку. Но в последний момент я все-таки нашел в себе силы не взять аванс. А если аванс не взял, то ты свободен. Можешь в принципе полгода кормить человека «завтраками», а потом сказать: «Извините, ничего не получилось». Так я от этого дела и увильнул. Я на самом деле не хотел писать, просто дядька был очень настойчив и убедителен.

А о чем он предлагал писать?

А.К.: О себе. На какую-нибудь веселую книжку историй бы хватило. Я легко бы мог соорудить повесть о советском университетском стройотряде. Отдельная, законченная жизнь. Представьте: шестьдесят студентов мехмата от первого до третьего курса два с половиной месяца живут в Смоленской области в бараках. При этом на шестьдесят юношей приходится семь девушек. Кругом местные озлобленные алкоголики, которые строят коровник. Алкоголь можно купить только в Смоленске, за несколько десятков километров. Чего только там не происходило, мама родная! За какие-то вещи стыдно до сих пор.

А вы поете такие тексты, за которые стыдно?

А.К.: Хм... Есть парочка песен в спектакле «День выборов», которые точно уже надо перестать петь. Они стали совершенно неактуальны. Как только это произошло, из них поперла какая-то пошлость. Это все равно что в двухсотый раз рассказывать анекдот. И мне самому уже нехорошо, и зрители перестали смеяться. Выход единственный — взять и написать более смешную песню. Но я не могу, просто потому, что надоело писать смешно. Получается зам-кнутый круг. А выкинуть номер из спектакля невозможно — тогда артисты не успеют переодеться.

В целом в «Дне выборов» вам еще не надоело играть?

А.К.: Надоело. Но у нас, слава богу, появились вторые составы. 

В свое время вы говорили, что такой популярности, как у вашего друга и бывшего коллеги Валдиса Пельша, вам бы не хотелось. Мол, вы за поступательное движение, а не за быструю славу. Это так?

А.К.: Наверное, я лукавил. Вообще человек, который говорит, что выходит на сцену и при этом не хочет мгновенной популярности, не хочет завтра проснуться знаменитым, скорее всего врет.

То есть на самом деле вы завидовали Валдису?

А.К.: Конечно! Другое дело, что я никогда не позволял этой зависти ни в чем проявиться. Более того, я работал в программе «Угадай мелодию» в качестве спичрайтера и написал за первые три года штук, наверное, триста текстов, с которыми Валдис выходил на сцену. Кстати, я получал за это очень неплохие деньги. Так что все нормально. Зависть в нашей сфере деятельности — это вообще двигатель торговли. Все друг другу завидуют, просто кто-то это делает продуктивно, а кто-то деструктивно. Я стараюсь продуктивно.

У Пельша недавно были серьезные проблемы со здоровьем. Вы как-то взаимодействовали с ним в этот период?

А.К.: Ну а как же? Ездили к нему в больницу. Сначала перестукивались через стекло. Потом, когда к нему начали пускать, возили ему всякие книжки и фильмы. Кстати, он до сих пор нам не вернул дисков двадцать. Оставил их в палате, когда его переводили из реанимации. Больше всего жалко фильм «Чарли и шоколадная фабрика». Амина все время возмущается, что Пельш его «заиграл». (Все смеются.)

Вы на самом деле производите впечатление дико позитивного человека, с которым невозможно всерьез поругаться. У вас вообще есть враги?

А.К.: Настоящих, полагаю, нет. Знаю прекрасно, что некоторые люди меня недолюбливают. Но недолюбливают именно за то, что хотели бы ненавидеть, а не получается, потому что не за что. Например, парочка персонажей, с которыми мы работали и разошлись в силу того, что они не устраивали отцов-основателей группы, до сих пор имеют на меня зуб. Но не показывают его.

Амина, а как вам семейная жизнь с Алексеем?

А.З.: Честно говоря, замечательно. Я вообще полноценно живу. У меня любимый муж, двое детей, я не домохозяйка, занимаюсь любимой работой. Дома сидеть — это не для меня. В таком виде я не буду интересна в первую очередь своему мужу. Да и себе тоже. У вас появились какие-нибудь семейные традиции? Например, вы играете вместе в волейбол? (Любимый вид спорта Кортнева. — Прим. OK!.) Нет, я только мячи подаю. Но у меня есть мой самый близкий друг — чемпион мира по волейболу Паша Шишкин. Когда я их с Лешей по-знакомила, для Леши это было счастье, потому что Шишкин долгое время был его кумиром. Периодически удается вытащить Павлика на волейбольную площадку, что вызывает у Лешки писк и восторг. Что касается традиций, то раз в месяц мы собираемся с близкими друзьями. Садимся и играем в карты, в «Мафию», в ассоциации. Еще каждое лето стараемся ездить в Финляндию. Мы так влюбились в эту страну, что уже заказали коттеджи на следующий год.

У вас в семье одни сыновья. А хотелось бы дочку?

А.К.: Очень. Но пока не получается. Я тут исследовал свой род по мужской линии и узнал, что в четырех поколениях у нас ни у кого не рождались дочери. Так что, скорее всего, увы. Хотя мы с Аминой все равно продолжаем работать над этим вопросом. А вдруг получится?

Ирина Виноградова