Дмитрий Ульянов: «Я чувствовал свою избранность, хотя и не очень понимал почему»

Конечно, сюжет для съемки в данном случае исключительно фантазийный, но все же есть нечто, что роднит Ульянова с суперагентом, — мужская харизма. Нет сомнений, что с ролью Бонда Дима справился бы так же легко, как и с ролью Зверобоя в популярном сериале. Да и в жизни он, наверное, не теряется — от него веет спокойствием, уверенностью. Про него так и хочется сказать: настоящий мужчина. Для разговора мы встретились в районе Патриарших прудов. Место случайное, но для Ульянова знаковое. Здесь он родился и рос, пока не переехал на окраину Москвы. В Орехове-Борисове не было театров на соседних улицах, не чувствовалось уютной атмосферы старого города, который временами так похож на декорации к пьесам, да и родители Димы были далеки от театральной среды. Однако именно там он твердо решил стать актером и стал им.

Дима, у вас не было актеров в семье?

Только дядя моего папы, он был певцом Мариинского театра, но я его не знал.

А вы, вероятно, еще в детстве решили быть актером?

В школе я не думал, что буду артистом. Пока ты маленький, ты называешь какие-то хорошие, мужественные профессии. А потом подрастаешь, сталкиваешься с ужасным школьным социумом и только и думаешь о том, как выжить. Я много кем хотел быть. Помню, скульптором хотел стать, потому что рисовал и лепил хорошо. Но одно дело хотеть быть кем-то, другое дело — внутри чувствовать. Вот быть артистом — это было где-то внутри. Мы жили сначала здесь, неподалеку, а потом переехали в Орехово-Борисово: центр стали расселять и нам дали новую квартиру. Район непростой, и там было странно мальчику классе в шестом сказать: «Я хочу быть артистом». Там все спортом занимались, дрались. Когда я классе в десятом в разговоре с учительницей заикнулся о том, что хочу быть артистом, она меня поправила: «Наверное, ты режиссером хочешь стать?» Ей было непонятно, как это так — мальчик будет артистом? А когда я уже заканчивал школу, наш военрук спросил: «Ну, ты куда собираешься?» Я ему сказал, что в театральное. А он говорит: «Да ладно, что это за профессия! Давай я лучше устрою тебя мясником в магазин!» Вот такие там были представления о серьезности актерской профессии.

А ваши детские представления об этой профессии совпали с ощущениями, которые возникли позже?

Я эту профессию никак себе не представлял. Это было внутри меня. Я просто понимал, что производил впечатление на людей. Помню, в первом классе я играл муравья в инсценировке басни «Стрекоза и муравей», у меня и текста-то особо не было. Мне папа сделал топор картонный, я рубил им дрова, и вот я поймал такое классное физическое ощущение от процесса, что проговорил весь текст на аплодисментах, а Стрекоза, самая красивая девочка в классе, с ее скороговоркой померкла. Я просто понял, что это за рабочий человек такой, муравей. И вот те детские ощущения, что я испытывал, выходя на сцену, я испытываю и сейчас. Когда тебе комфортно, когда у тебя получается, ты понимаешь, что это твое. Про нашу профессию правильно говорят: она затягивает, когда есть успех. Только победы тебя укрепляют в мысли, что ты правильно выбрал профессию.

Вас не смущало, что есть уже один талантливый актер Ульянов — Михаил? Не боялись оказаться в тени?

Если говорить о влиянии фамилии на мою жизнь, надо начинать с детского сада — Ульяновым ведь не только Михаил Александрович был, Ульяновым еще Ленин был. А я в советское время рос. В какой-то момент я понял, что моя фамилия произносится полушепотом.

Наверное, и наказать Ульянова нельзя было?

Да, я чувствовал свою избранность, хотя и не очень понимал почему. Когда я смотрел на октябрятский значок, у меня было ощущение, что на нем некий родственник. Как-то я целый урок стоял в почетном карауле возле бюста Ленина и не смел шелохнуться: я понимал, что это не какой-то там дядя, это — Ульянов, и я был горд. А потом, помню, к нам приехали дети из других школ на соревнования, и там был мальчик по фамилии Брежнев, и вот он был намного популярнее меня, я это прямо почувствовал. И мне хотелось сказать: «Это все ерунда, а я — Ульянов, я — настоящий!» Я отчетливо понимал, что Брежнев — он сейчас есть, а потом его не будет, я Ульянов — это вечность. Над ним все шутили, кстати. Надо мной никто не шутил.

Ну а позже? Когда узнали, что другие Ульяновы есть?

Михаил Александрович Ульянов был для меня некой величиной. Как луна. Где луна, а где я? И какое я имею к ней отношение? Первый раз столкнулся с ним заочно, когда на четвертом курсе театрального играл выпускной спектакль «Ричард III». Мы пришли в Вахтанговский театр брать костюмы — там тоже шел спектакль «Ричард III». Михаил Александрович в нем играл Ричарда, и его костюм давали мне. И вот там записывали, кто брал. Мне говорят: «Фамилия?» А для них костюмы Ульянова — святое, они на них не дышат. Я говорю: «Ульянов». Мне: «Вы что, издеваетесь? Ваша фамилия?» Было забавно. А потом меня и еще двоих с курса взяли в Вахтанговский театр работать. Михаил Александрович, который руководил театром, всем что-то долго говорил при поступлении, а когда дошло до меня, сказал: «Ну а тебе я что могу пожелать? Только одно — продолжать дело Ленина». Потом я понял, что ему нравилось, что я Ульянов и что я неплох, фамилию не позорю. Ну а судьба моя в театре не сложилась.

Почему?

Театр — сложная структура. Я попал в театр и испугался, потому что не мог распределиться: я не понимал, что тут за этапы, когда они заканчиваются. Как жить? От роли к роли? И сколько роль играть? Всю жизнь? Ну и много других причин было. Я пришел очень расслабленный, и это было неправильно, потому что театр — это всегда война. Меня приглашали во все театры, кроме детского. Позвали и в Вахтанговский, когда я был еще студентом, и я чувствовал, что со мной разговаривают уже как с артистом театра. Я думал: вот хорошо, приду, меня там все любят. А меня там не то что не любили — меня там ненавидели. И у меня было два адских года в театре. Я же закончил училище большим дядей — в двадцать шесть лет. Когда в двадцать один в театр приходят — это одно, в двадцать шесть — другое. И если в институте у меня были большие роли, то тут нет. Очень тяжело было. Спектакль — это живая вещь, есть тысяча причин, по которым он может не сложиться. А играть надо год. В итоге, когда я оттуда ушел, я был счастлив.

А в кино вам комфортно?

Кино мне удобнее и понятнее. Я иду работать не на всю жизнь, а на какое-то время. В театре я знаю все про окружающих людей. Знаю, что ел этот артист сегодня, с кем живет, что у него болит, и я не могу ничего делать с этим человеком, не могу с ним играть. В кино ты не со всеми пересекаешься. Например, актеры, исполняющие главные роли, могут пересечься лишь ненадолго: по сценарию он ее очень сильно любит, но у них всего три съемочных дня совместных. Это зритель будет смотреть историю их любви на протяжении всего фильма.

Сейчас снимаетесь?

Да, в Белоруссии, на «Беларусьфильме» снимаюсь в полном метре, картина называется «Волки».

Когда нет съемок, вы, наверное, проводите время с семьей? Сына воспитываете?
Это он меня воспитывает, хотя ему всего три с половиной года... Да, провожу время с семьей, живу. У нас с женой есть время — часов с девяти до шести, пока Борю не надо забирать. На лыжах катаемся. Я люблю просто гулять, ходить по улицам, смотреть в окна.

Где вы Юлю встретили?

Да вот тут прямо... Честно. Недалеко отсюда.

Она что, шла и несла невзрачные желтые цветы?

Кстати... «Она шла и несла отвратительные тревожные желтые цветы...» Я поступал с этим отрывком из «Мастера и Маргариты» в институт. Нет, Юля шла без цветов, шла со своей подругой. А подруга та была и моей знакомой, с которой мы учились в институте и не виделись лет пять. «Привет!» — «Привет!» И бах — Юля! Мозг прямо взорвался.

Тогда вы и познакомились?

Нет, я остолбенел, а потом мы разошлись: «Пока!» — «Пока!» И я понял, что даже телефона подруги у меня нет. Где я ее найду? Я ничего о ней не знаю. А я в тот день встречи одной ждал, надо было убить время, я походил по магазину, потом зашел в «Макдоналдс». И вот тут я снова встретил их. Но на этот раз уже понял, что упускать шанс нельзя. У подруги взял номер Юлиного телефона, а на Юлю так и не смотрел — не мог. Я вообще не знал — может, она замужем уже. Ей даже казалось, что я на подругу обратил внимание... Я с Юлей разговаривать первое время вообще не мог: если нас оставляли один на один, я замолкал. Поэтому я специально брал друга, и на них с этой подругой работал, а сам смотрел, как Юля реагирует. Я постоянно шутил, так затратился вначале — даже в институт так не поступал! Она, наверное, в какой-то момент подумала, что я идиот.

А поженились когда?

Через год. Для меня было очень важно жениться, я прямо это почувствовал. Я никогда ни с кем не хотел создать семью, хотя мне уже было тридцать лет тогда. А на Юле мне прямо надо было жениться, не могу объяснить почему.

Юля как-то связана с кино?

Она работала раньше гримером в кино, но после того, как родился Боря, ей стало неинтересно и она переучилась на дизайнера интерьеров.

В вашей семье есть какие-то традиции? Семейные обеды, например.

Нет, Юля не умеет готовить... Но это потому, что мы есть не любим. Культа еды у нас в семье нет. Может быть, к сожалению. Мы как-то не задумываемся о еде, полуфабрикаты едим. У Юли было стремление одно время — когда ребенок родился. Она готовила что-то, а я реагировал без энтузиазма. И Боря такой же.

А чем еще Боря на вас похож? Актером стать пока не хочет?

Нет. Более того, Боря ненавидит смотреть меня по телевизору: ему не нравится папа в измененном состоянии. Его один раз прямо затрясло: он не понимал, почему папа там едет на какой-то чужой машине, к нему подходит чужой ребенок и говорит: «Папа, папа...» А свое будущее он пока связывает с костями.

С какими еще костями?

Он у нас хочет изучать динозавров разных. Причем откуда он это взял, неизвестно: кости он и не видел никогда. Мы недавно гуляли и увидели растерзанного голубя и как заботливые родители хотели увести его подальше. А Боря спокойно смотрит на него и говорит довольный: «Я первый раз в жизни увидел кости!»

Дима, вы говорили, что только успех позволяет двигаться дальше. Как же руководствоваться удачами, если актерская профессия так нестабильна?

Это есть. В последнее время я работал на таком уровне, что мог выбирать, где сниматься, то есть пять лет плавно переходил из картины в картину. А тут мы закончили четвертого декабря съемки в павильонах «Мосфильма» — и полная тишина: днем так пусто, как ночью в воскресенье. Все двери закрыты, и ты понимаешь, что ничего от тебя не зависит: ничего и нигде не снимается! Мне помогло то, что мы делали ремонт и я отвлекся. Хотя ощущение паники было.

По-моему, еще страшнее, когда все снимаются, а ты нет.

Тоже страшно. Но вот я смотрю на пожилых, очень известных в прошлом актеров и вижу, что среди них много людей, которые держатся за свое прошлое, за свою профессию. Они не могут быть самими собой, не могут просто жить для себя, им нужно ощущение постоянной собственной занятости. Это проблема артистов. Чтобы не было страшно оказаться в стороне, надо научиться любить покой, старость. А еще надо приучать себя жить чем-то другим.

Ада Солнцева