Режиссерская пятерка

Мы собираемся в ресторане недалеко от кинотеатра «Пушкинский», где вечером должна состояться премьера «Короткого замыкания» — сборника из пяти новелл молодых российских режиссеров. Кто-то даже говорит — пяти лучших на сегодняшний день молодых российских режиссеров. Первым приходит Иван Вырыпаев, следом за ним Алексей Герман-младший. Алексей заказывает пельмени, а Иван начинает рассказывать, что денег у него нет, впрочем как и в киноиндустрии вообще, и кино он собирается снимать теперь не на пленку, а на цифру. Причем не на видео, а на фотокамеру!.. Все остальные опаздывают. Алексей говорит: «Буслов наверняка сейчас шмотки покупает. Он всегда покупает новые шмотки, новые и красивые. Дольче и Габбана и Версаче — я уже все знаю. Петька стоит в магазине и выбирает себе белые ботинки на тонкой подошве. Молодец! А Хлебников купил себе машину и стал автолюбителем. Сейчас сидит в пробке, значит. Машина в Москве — это безумие. Я купил машину, два раза на ней поездил и отдал ее жене… (Смотрит на Вырыпаева и смеется.) Да, это потому, что я снимаю на пленку, — могу себе позволить машину».
Наконец появляются Буслов, Серебренников и Хлебников — все сразу. У Буслова с собой костюм в чехле, и он тут же уходит переодеваться. Герман говорит торжествующе: «Я же сказал, что он шмотками занимается! Сейчас Петя нас поразит. Думаю, будет что-то с белым элементом!» Серебренников поддерживает: «Наверняка будут крокодиловые ботинки». Неожиданно входит официант в кремовой ливрее и белом парике — в первое мгновение все думают, что это Буслов, и следует общий взрыв смеха. Вскоре появляется Петр — неожиданно в скромном черном костюме.
Давайте поговорим о фильме, из-за которого мы все здесь собрались. Это пять новелл о любви…
Серебренников: Кто вам сказал, что это истории о любви? Разве мы снимали про любовь? [0]
Фильм так анонсируют: пять новелл о любви.
С.: Ну, мало ли что анонсируют, на заборе тоже написано. «Короткое замыкание» — это первое чувство, которое возникает в момент встречи. Это другая история.
Вырыпаев: Да, я тоже это помню — не было задачи снять о любви.
С.: Это кино о той секунде, когда два человека встречаются и между ними что-то там происходит, — так называемое короткое замыкание. А будет ли это любовью, или антилюбовью, или ненавистью, или смертью — это уже неважно.
То есть это могла быть встреча кого угодно, необязательно даже женщины и мужчины?
С.: Это могли быть тушканчик и солдат… (Все смеются.)
Герман: Это трагедия: тушканчик маленький, а солдат большой!
Почему тогда все сняли про мужчину и женщину?
В.: Мужчина и женщина — потому что обычно что-то возникает между мужчиной и женщиной. Можно было снять про мужчину и мужчину, но это уже вопрос предпочтений.
С.: Или про человека и машину. Вон сегодня Хлебников машину купил.
Буслов: Увидел машину — и произошло замыкание.
А вы оглядываетесь на кого-то, когда кино делаете? Для кого вы этот фильм сняли?
Г.: Только на Буслова я оглядываюсь. (Смеется.)
В.: Конечно, важно, чтобы зритель тоже что-то ощутил…
С.: Какой зритель? Ты говоришь «зритель», как будто есть какой-то один зритель. Сейчас сто тыщ миллионов разных зрителей и разных групп зрителей.
Г.: Можно я скажу? По статистике только четыре процента людей способны воспринимать искусство или семь процентов... Или два даже... Мы делали этот фильм для тех, кому интересно.
Хлебников: Мы сейчас проехали 150 деревень, от Мурманска до Москвы. Угадайте, какой фильм про деревню они называют не только самым любимым, но и самым правдивым? Какие у вас варианты?
Г.: «Любовь и голуби». Это же очевидно.
С.: «Калина красная», что ли?
Х.: «Любить по-русски». Они так себя видят или хотят видеть. «Калину красную» никто не называет. И что вы хотите?
Давайте вернемся к «Короткому замыканию». Фильм вызвал много споров. Кого-то фильм тронул, кого-то нет — так часто бывает. Хотя, мне кажется, если история имеет отношение к любви, в ответ что-то должно шевельнуться в душе.
Г.: Да какая разница: любовь — нелюбовь, счастье — несчастье… Мне кажется, кино надо снимать сообразно своим внутренним потребностям, стараться делать это максимально искренне. Иначе на фига заниматься этой деятельностью? Денег она приносит мало…
С.: А головной боли много.
Г.: Да, а головной боли много. Какой-то медийный выхлоп — сомнителен. Мне кажется, что мы все делали кино про какое-то живое ощущение, которое живет в нас и, смею надеяться, в каждом человеке. Ты можешь это ощутить, а можешь и не ощутить. Это же не романтическая комедия, чтобы поржать… Эти работы — это искренние проекции нашего внутреннего мира. А уж какой у нас внутренний мир — ну, вот такой он. Если кому-то не нравится, пусть позовут режиссеров с внутренним миром более позитивным, более радостным.
Б.: Может быть, мы имеем дело с обманутыми ожиданиями? Если фильм пиарится как пять новелл о любви, человек приходит, чтобы увидеть пять лав стори в традиционном для кинематографа понимании, а сталкивается с тем, что выходит за эти рамки…
Г.: Не поддавайтесь на журналистские провокации.
С.: Знаете, приходят иногда очень смешные театральные критики… К счастью, не вы, а такие, в возрасте уже… И говорят (изображает голосом бабушку): «Вот меня Эфрос трогал, а вы не трогаете». Я говорю: «Может, и хорошо, что я вас не трогаю? Давайте, я вас не буду трогать?» Может, когда ее трогал Эфрос, она как-то по-другому выглядела… Была моложе. (Смеются.) Мы не трогательные, и это хорошо.
Г.: Я очень трогательный! Внутри.
С.: Ну, желание тебя трогать, наверное, есть у 99 процентов женщин… (Смеются.) У меня вообще не было задачи тронуть. Апелляция была исключительно к сознанию — чтобы кто-то над чем-то задумался.
Вот давайте про задачи поговорим.
Г.: Мне кажется, что существует проблема ожиданий, связанная с российским кино. Вы затронули очень важную тему, на самом деле. Это синдром времени. Есть внутренняя попытка отторжения реальности, в которой мы существуем. Могу пояснить. Мне кажется, что подсознательно вы сравнивали этот фильм с фильмом «Париж, я тебя люблю» — условно говоря. С какой-то мелодрамой. А мы ведь живем в стране, которой мелодрама противоречит, у нас нет мелодрам.
С.: Действительно, это важная тема — чего ждут от русского кино. Оно все время должно чему-то соответствовать…
Г.: Оно должно быть американской мелодрамой и фон Триером одновременно.
С.: Совершенно верно. Оно должно и кассу бешеную собрать, и быть невероятным арт-проектом в одно и то же время. И тронуть должно, и быть умным, и нестыдным, и не лгать.
Г.: И быть интересным при этом.
У меня сложилось впечатление, что каждый из вас хотел сделать некий арт-проект, а вовсе не зрителю что-то сказать.
С.: Задача нам была сформулирована очень корректно и правильно. Сабина (Сабина Еремеева, продюсер фильма. — Прим. ОК!) молодец, она дала нам деньги и сказала: «Делайте что хотите». Каждый исполнил свою мечту, которую он не смог бы реализовать в большом кино. Я первый снимал, и мне было труднее всего. А может, и легче: непонятно, что делать. И я себе в голове вообще запретил самовыражаться. Я хотел с друзьями оттянуться, повеселиться, сделать что-то очень драйвовое — и всё. В большом кино это сделать невозможно, потому что есть продюсеры, ответственность перед зрителем, надо собрать кассу…
То есть от этого фильма вы не ожидаете, что он кассу соберет?
С.: Нам такой задачи не ставили.
Г.: А здесь ничего вообще кассу не собирает. Коммерческие фильмы, некоммерческие — они все проваливаются.

СВЕТЛАНА САЧКОВА

ПОЛНОЕ ИНТЕРВЬЮ ЧИТАЙТЕ В ПЕЧАТНОЙ ВЕРСИИ ЖУРНАЛА ОК!