Дмитрий Нагиев: «Лучшая компания — это любимая женщина рядом»

p.p1 {margin: 0.0px 0.0px 0.0px 23.0px; font: 12.0px Helvetica; color: #454545} p.p2 {margin: 0.0px 0.0px 0.0px 0.0px; font: 12.0px Helvetica; color: #454545} p.p3 {margin: 0.0px 0.0px 0.0px 0.0px; font: 12.0px Helvetica; color: #454545; min-height: 14.0px}

Мы познакомились нынешним летом в Юрмале, на КВН, где он был членом жюри. Всего несколько фраз, сказанных друг другу, — и мне захотелось узнать этого человека поближе. Встретились мы снова уже осенью.

Мы сейчас в гримерке Театра эстрады. Через два часа, Дима, ты выйдешь на сцену в антрепризном спектакле, который играешь уже не первый год…
Не первое десятилетие, я бы сказал.

«Не первое десятилетие» — это много. Тебе не хочется что-то еще сделать в театре?

За всю жизнь у меня в театре было семь спектаклей, потом осталось четыре, три, на сегодняшний день мы играем лишь один спектакль — «Кыся». Потому что мы всегда старались закрыть спектакль на самом пике. Я играл не то что на аншлаге — зрители, можно сказать, висели на люстрах. Я подозреваю, что и сегодня, несмотря на вторник, зал будет битком. Как только продюсеры почувствуют, что чуть-чуть больше приходится вкладывать денег и энергии в рекламу, значит, пришло время удивлять чем-то другим. Я сейчас нахожусь в состоянии, когда я думаю, ковыряюсь. Советуюсь, встречаюсь с актерами.

И о чем ты думаешь?

Чем удивить. Столько за последнее время перепахали зрительских мозгов — и барахлом, и хорошим материалом, — что я отказываюсь входить в просто спектакль, это должно быть событие.

Твоя театральная ниша — это только коммерческий материал?

Я не могу, как поэт Хлебников, писать в стол, я должен видеть много зрительских глаз.

А что если спектакль некоммерческий, ты считаешь много зрительских глаз не будет? Если, например, играть классику?

Ну, во-первых, меня в классику не зовут. Я бы с удовольствием сыграл, хотя и не у каждого режиссера. В плохую классику я не хочу идти. Вспомните слова Немировича-Данченко, который говорил, что, если в театре ставится только классика, это мертвый театр. Я считаю, мы должны двигаться вперед. Когда я говорю «мы», я смело надеюсь, что у нас все-таки держава богата творческими людьми, к которым я себя пытаюсь причислять. Высокое искусство — невысокое, для меня неважно. Я не боюсь комедии. Я боюсь банальности.

Понял тебя. А почему ты сейчас в помещении сидишь в темных очках?

Не знаю. Я жду, что сейчас кто-нибудь войдет, а я уже готов.

Готов к чему?

Помнишь, как в «Убить Билла»: «Как я выгляжу? — «Ты выглядишь готовым». Вот я часто выгляжу готовым. Когда я выхожу из дома, для меня начинается некая работа. Сегодня я придумал, что буду такой загадочный, в шапке и в очках. Тебе не удастся меня разубедить, что можно расслабиться и довериться тебе. (Снимает очки.)

Мне просто трудно с тобой общаться, не видя твоих глаз. У тебя же вполне красивые глаза, зачем их скрывать?

Вадик, ты не сечешь поляну. Шапочка! И к ней очки, понимаешь? Шапочка без очков не имеет смысла. (Снимает шапочку.) Этот комплект продуман, я над ним сколько-то минут поработал дома.

А какие еще были варианты?

Никаких, я уже знал, в чем сегодня пойду. Я не из тех, кто зависает на одежде, но стиль стараюсь не терять в любой ситуации.

Тебе без очков и шапочки очень хорошо — живое лицо. И мы с тобой очень похожи лысинами на данный момент. Кстати, почему ты лысый? Еще недавно у тебя были кудрявые волосы.

Если просто объяснить... Однажды закончился спектакль, и я думаю: интересно, как это будет, если наголо подстричься? Только что мне гримеры клеили лысину, мне показалось это симпатичным и забавным. Я взял и подстригся. А наутро, как это водится, позвонили с одного из федеральных каналов и предложили вести «Две звезды». Я понял, что вхожу в «Две звезды» абсолютно лысым, потому что проект начинается через пять дней. Ну и пришлось «поддерживать прическу».

Скажи, Дима, часто ты такие поступки совершаешь — спонтанные, по настроению?

Думаю, нечасто. Я все-таки не отношусь к рисковым парням. Хотя недавно я чуть-чуть отрастил волосы и покрасился в белый цвет. (Показывает свое фото в айфоне.)

Тебе идет. А серьга у тебя с юности?

Серьга у меня с двадцати двух лет. Я пришел из армии, и начался этап самоутверждения. Я покрестился. Потом сам решил проколоть уши, когда проходил мимо цыганки, которая дырявила уши в торговом центре. С тех пор так и хожу.

Зачем? Серьга тебя от чего-то защищает?

Нет, не думаю. Это сейчас я, может быть, подкладываю какие-то мысли под те амулеты, которые вешаю на себя, — крестик, сердечко. И мне кажется, что они защищают, хотя зачастую они висят и только мешают.

Дима, ты в армию пошел, потому что хотел служить или просто не смог увильнуть?

Я фарцевал. Я дитя знаменитой питерской «Галеры», прошел всё, что описывает Михаил Веллер в «Легендах Невского проспекта». Я был совсем еще молодой, мне было семнадцать-восемнадцать лет. Я залетал в автобус с финнами или с немцами, быстро скупал вещи и продавал их потом на «Галере», знаменитой питерской толкучке. «Галера» — такая же принадлежность того времени, как магазины «Березка» или «Альбатрос».

Ты этим занимался, чтобы были деньги?

Да, ради денег. И меня взяли с валютой. У меня было два выхода: либо под следствие, либо в армию. Призыв уже закончился, но мама, пользуясь связями, тем, что она преподает в военной академии, меня за три дня запаковала в армию.

Мама — интеллигентная женщина, доцент в военном институте. Представляю, в каком шоке она была, когда всё это произошло.

Ну я, во-первых, ей ничего не рассказывал о том, чем я занимаюсь. Когда у мамы появлялись новые сапожки, она просто радовалась, что сыночек начал зарабатывать. Я числился грузчиком в универсаме и по утрам даже успевал там поработать. Параллельно учился в Ленинградском государственном электротехническом институте имени Ульянова (Ленина). Я поступил туда после школы, поскольку был мастером спорта, а там развивали дзюдо. Я подавал кое-какие надежды в спорте, поэтому тренер отправил меня туда на дневной факультет. Мне было сказано: только не сдавай чистый лист на экзамене, хоть что-то напиши, тебя примут. Я ничего не написал, сдал чистый лист, и огромными усилиями меня устроили на вечерний. С правом посещения дневного, чтобы через год перейти на дневной.

А тебе нужен был вообще электротехнический институт, ты хотел там учиться?

Я хотел иметь высшее образование. После восьмого класса я пытался поступить в трамвайно-троллейбусное управление, но меня не взяли, а из школы выперли. Я был абсолютный троечник. Очень долго был «помоечником». «Помоечники» — это гопота дворовая, пацаны, которые носили кирзовые сапоги, перетягивались военным ремнем и лазали по помойкам. В пятом классе это закончилось, и я стал плотно заниматься спортом.

Я прочитал в Интернете, что тебя в школе били, оскорбляли, потому что ты был толстый, неуклюжий. Спорт для тебя стал способом самообороны?

Можно было бы сказать, что мне нравилось заниматься спортом, чтобы защищаться. На самом деле мне просто нравилось слово «самбо» — самооборона без оружия. Слово нравилось, а тренировки — нет. И тем не менее я там дневал и ночевал.

Вы жили вдвоем с мамой?

Нет, мы жили втроем: я, мой младший брат и мама. Ну, еще собака, собаки у нас периодически менялись, мы всю жизнь с собаками. И как только меня выперли из школы, мама начала пытаться хоть что-то сделать и нашла кого-то. По каким-то тогда малопонятным связям, за коробку конфет и повидавшую виды хрустальную вазу, которую она принесла с поклоном директрисе, меня опять взяли в школу, в девятый класс. Для меня это было важно, я не хотел быть пэтэушником, я не хотел водить троллейбус.

Ну хорошо, школу ты окончил, потом поступил в институт. Но без приключений тебе, видимо, и там было скучно.

В ЛЭТИ мы поступили вместе с моей на тот момент любимой девушкой. Год я работал в гардеробе и мел улицу. Я много работал. Может быть, сейчас я об этом легко рассказываю, но тогда легкого было мало. В семь часов я уже махал метлой на улице Профессора Попова, притом что жил я достаточно далеко. Заканчивал мести и шел работать в гардероб. Это был некий заработок. Потом появилась «Галера».

«Галера» — это возможность сделать свою жизнь более благополучной, да?

Было огромное желание помочь маме. Несмотря на то что папа никогда от нас не отказывался и на сегодняшний день он для меня один из самых близких людей на земле, тогда и ему было нелегко материально, и нам было нелегко. Мы жили, мягко говоря, впроголодь, я всегда стремился помочь маме, хоть что-то отремонтировать в квартире. Брат был младше, он еще учился в школе. Я не мог тогда сформулировать — как и сейчас не могу, — для чего столько работать. Так же как я не могу понять, для чего Абрамовичу столько. Нет объяснений.

В результате ты окончил институт или нет?

Нет. Когда меня взяли с валютой, был конец первого курса…

И тебя отправили в армию. В армии несладко было?

У меня была тяжелая армия, полные два года. Была дедовщина, я служил в одной из самых страшных точек в стране, не хочу ее называть. Меня отправили из учебки в эту страшную точку «поднимать культуру в части».

А почему тебя отправили «культуру поднимать»?

Я из Петербурга был. В институте учился. Мастер спорта. Смазливый. Это всё сыграло зловещую роль в моей службе. В части было шестьдесят процентов узбеков. Плюс таджики, грузины, азербайджанцы. Многие поймут весь ужас моего положения.

Но у тебя самого туркменская кровь, как я понимаю.

Туркменской крови у меня нет. У меня есть арабская кровь. У папы в паспорте записано, что он азербайджанец, но он из арабов. И дело не в крови, а в менталитете. У меня был русский менталитет. И вот я с весом в шестьдесят один килограмм, со смазливым лицом и записью «мастер спорта» попал туда. Те, кто был послабее духом, согнулись и служили. Кто был посильнее, тот лез в петлю или глотал иголки, чтобы увезли хоть на какое-то время на операцию в Москву.

А ты в петлю лез или иголки глотал?

Я на какое-то время согнулся, поскольку, можешь представить, нас было всего двое русских, «молодых». Не передать, что это было. Нас били. А поскольку я пытался сопротивляться, каждый из трехсот пятидесяти человек в части пытался проверить, какой я мастер спорта. И как ты понимаешь, «мастерство» покинуло меня очень быстро — от недоедания, недосыпания, побоев. Когда меня отправили на первенство вооруженных сил по классической борьбе, я проиграл, что совершенно естественно. Я не тренировался черт знает сколько, и полгода после этого меня метелили, не давали спать.

Скажи, Дим, такая армия тебя озлобила, сделала агрессивным, жестким, закрытым?

Закрытым — да. После армии я так и не научился раскрываться, хотя там я тяжело, но все-таки поставил себя в ситуацию, когда меня не трогали. Потому что в состоянии аффекта мог уже и убить. Когда говорят «армия сделала мужиком», то я отвечу: тупость, быдлотень и грубость не делают мужиком, делают скотом. Это всё мифы, придуманные скобарями, что наша армия делает мужиков.

Ты вернулся из армии и…

Я вернулся с отбитыми почками, с рассыпающимися зубами... Ни здоровья, ничего мне армия не прибавила. Но зато столько книг, сколько я прочитал в армии на ночных дежурствах, я не читал никогда в жизни. Я пришел в театральный институт с абсолютным осознанием того, что я делаю. Я понимал, что мне никто не поможет, ни мама, ни папа, ни друзья, потому что вокруг никого не было, близкого к этой сфере. Мама рассказывала, как она когда-то пела в хоре и один раз видела на улице знаменитого актера Кирилла Лаврова. Он чихнул, она ему сказала «Будьте здоровы», а он засмеялся и сказал: «Какая вы красивая». Это были воспоминания, которые передавались из поколения в поколение. Вот на этом всё и закончилось.

А почему ты вообще пошел в театральный?

Я всегда мечтал быть актером.

Тогда почему такой извилистый путь, Дим?

Я не верил, что поступлю. Было двести человек на одно место. А когда поступал во ВГИК мой папа, было вообще пятьсот. Эти цифры меня всегда пугали. Но когда я пришел из армии, я сказал: «Мама, я хочу попробовать поступить». За полтора месяца до дембеля я приехал в отпуск, серого цвета. Был как зверь, потому что уже никого не было на верхушке, были только мы, дембеля. Когда я пришел в отпуск, я сразу с вокзала приехал в ЛЭТИ, забрал документы. Я не знал, что буду делать, но понимал, что там учиться не хочу.

Ты говоришь, у тебя отец поступал во ВГИК. Он актер?

Нет, папа поступал два года подряд и не поступил. Он отчаялся, пошел в институт киноинженеров в Петербурге. Он старший инженер в Ленинградском оптико-механическом объединении. До сих пор работает. Его держат, потому что специалист, ну и хороший дядька.

Понятно. Вернемся к абитуриенту театрального института Диме Нагиеву. У тебя такая увлекательная линия жизни!

Я дослужил в армии, приехал в Питер и сразу на следующее утро пошел на экзамены. Мне нечего было надеть, брат служил в армии к тому времени, он сносил всё, что я оставил, поэтому «гражданки» у меня не было, я пришел в военной форме. Мама мне сказала: «Димочка, я узнала, в Екатеринбурге тридцать человек на место, езжай в Екатеринбург». Я сказал: «Вот провалюсь здесь и поеду в Екатеринбург». Пришел на экзамены и поступил на курс с первого раза. Не знаю, чем это объяснить.

А почему после института актерскую карьеру ты отодвинул в сторону, положил в ящик и закрыл на ключ?

Это так кажется. Я уехал работать актером во Франкфурт-на-Майне.

Во всем ты ищешь трудности. А в Питере не пытался поступить в театр?

В БДТ меня не брали, я пробовался. Игорь Владимиров (в то время главный режиссер Театра им. Ленсовета. — Прим. ОК!) заснул на моем прослушивании. А вечером он пришел на капустник, который делали в Доме актера я, Игорь Лифанов и Дима Хоронько, руководитель «Хоронько-оркестра». Он хохотал и сказал: какой хороший парень! Ему Владимир Викторович Петров сказал: «Здравствуйте! Ты сегодня спал на его прослушивании». А он: «Срочно ему скажи, чтобы завтра с утра был у меня». Я не пошел, я обиделся. Дима Хоронько пошел. Его взяли. Меня особенно и не тянуло туда, потому что театр Ленсовета уже спал вместе с Владимировым. Но куда-то надо было идти, я не понимал куда. И вдруг очень известный в тот момент Театр «Время» предложил мне и еще троим ребятам с курса поехать в Германию. Мы репетировали месяц в Питере, а по два месяца колесили.

Это была красивая жизнь?

Нет, это уже был хвост интереса к лубочному искусству. Спектакль у нас был очень красивый, с расписными задниками, с богатыми костюмами. Сказки на немецком языке для немцев. Это продолжалось два года…

…и экзотика надоела?

Потом у меня началось радио. Радиостанция «Новый Петербург», которая переросла в «Радио Модерн».

Это было время твоего триумфа. Ты стал очень знаменитым в Питере, насколько я понимаю.

На «Модерне» — да. К сожалению, мы не вещали на Москву, но по всей стране это была бомба, и москвичи прилетали послушать наше радио в Питер. Я четыре года признавался самым популярным диджеем в России.

Тебя, кажется, выгнали с этого радио.

Это уже спустя время. Могу объяснить. Умерла Тамара Петровна Людевик, человек-монстр, гений, которая создала империю «Радио Модерн», вывела в звезды меня, Сережу Роста, Алису Шер, Гену Бачинского, Сережу Стиллавина, Аллу Довлатову, Сережу Шнурова. Она просто с улицы подбирала таланты для радио. И когда она умерла, два недалеких мальчика, ее соучредители, остались у руля и потихоньку начали всё разваливать. Сначала ушла Алиса Шер, за ней ушел я, и дальше ушли все. Меня не увольняли, но создались условия, при которых я работать не мог. Я, человек, создавший плейлист на «Радио Модерн», почему-то должен был работать по листу, сворованному у «Европы плюс».

Ты говоришь, «вывела в звезды», а когда ты почувствовал себя звездой?

Я и сейчас еще не чувствую. Давай возьмем «звезды» в кавычки, хотя в стране, где участники «Дома-2» являются звездами, те, кого я перечислил, уж тем более.

Многое у тебя было по стечению обстоятельств, тебя бросало из стороны в сторону. А когда ты понял, чего действительно хочешь добиться в жизни?

Как только я поступил в театральный институт, я понял, что сижу в своей тарелке, занимаюсь своим делом. Ты говоришь, я забросил актерскую профессию. А ты забыл про «Осторожно, модерн!», который на третий год существования «Радио Модерн» начался? Разве прапорщик Задов не актерская работа?

Конечно, это актерская работа. Я помню, Людмила Гурченко мне рассказывала о том, как ей было приятно с тобой работать.

Так что актерство я никогда не бросал. Другое дело, что я брался за всё, и поэтому мой покойный педагог Александр Романцов, большой актер, настоящий актерище, со мной какое-то время не разговаривал. Журналисты звонили ему, говорили: «Дима Нагиев человеком года признан, расскажите о нем». Он говорил: «У меня много других выпускников, о которых мне приятней говорить». Он считал, что я продал театр, предал.

Почему все-таки и в дальнейшем не сложился твой роман с театром?

В хорошие театры меня не звали, а их можно сосчитать по пальцам на руке. В Питере только БДТ. И конечно, как все мы тогда, я мечтал работать у Марка Захарова.

Ты рано женился, да?

Вот сколько себя помню, столько я женат. Я пришел из армии и сразу женился на Алисе Шер. Мы познакомились еще в театральной студии. Был в моей жизни такой эпизод, когда я вскрыл себе вены из-за неудачной любви и мама меня отправила в театральную студию, где я познакомился с Алисой, тогда еще не Шер. Шер — это псевдоним, который родился уже позже. Студия была сразу после школы.

Во время армейской службы ты хранил это чувство к Алисе?

Не было никакой любви. Когда я пришел в отпуск, мы совершенно случайно встретились. «Привет, а ты как?» — «Ну вот я так». — «И я так». — «А давай переписываться будем?» — «Давай». Как-то так, из одиночества, наверное, и возникло чувство.

И долго вы прожили вместе?

Тринадцать лет. Столько всякого вранья писали о нас! А мы всегда нормально общались и даже на сегодняшний день поддерживаем отношения. Во вражду мы не ушли.

Сейчас пишут, что ты скоро собираешься снова жениться.

Это нерадивые журналисты, они мне звонят и спрашивают: «Это правда?» Я говорю: «Это неправда, я не буду вам рассказывать о своей личной жизни». И всё равно пишут.

Дима, твой сын Кирилл учился в Школе-студии МХАТ. Его отчислили из института — это ударило по твоему самолюбию?

И по моему, и по его. Как только слег Роман Козак, руководитель курса, Кирилл, который был одним из лучших на курсе, почему-то был отчислен. Мне хочется посмотреть в глаза педагогам и спросить: «Если вы не любите творчество отца, какое это отношение имеет к сыну?»

А ты думаешь, его отчислили из-за того, что тебя не любят?

А ты думаешь, есть какая-то другая причина? Достаточно посмотреть на парня и на тех, кто закончил этот курс.

Кирилл наверняка пришел тогда к тебе с вопросом: «Папа, что мне делать?»

Конечно. И я ему в который раз сказал, что не умею договариваться и просить. Я в Школу-студию МХАТ не ходил и не понимал даже, как просить, и не буду, ты меня прости.

И в результате?

Кирилл узнал, кто набирает курс в Питере. В тот момент в школу-студию при Большом драматическом театре набирал Григорий Дитятковский. Кирилл пришел, стал пробоваться, и Дитятковский сказал: «Сынок, если бы я тебя брал на первый курс, я бы всем позвонил и сказал, что нашел гения. Если бы я тебя брал на второй курс, то подумал бы, что я нашел очень неплохого парня. Поскольку я тебя беру на третий курс, я тебе официально заявляю: ты не знаешь ничего». Это к вопросу об уровне обучения в некоторых заведениях. В результате Кирилл закончил студию при БДТ.

Дима, а вы с сыном близки? Энергетически, внутренне.

Энергетически — да. Хотя сейчас, когда он вырос, я понимаю, что мы разные. Кирилл мне сказал, что больше всего на свете любит сниматься в кино, что он сейчас и делает достаточно часто, и рыбачить. Я больше всего на свете люблю женщин, и только потом сниматься в кино. И ненавижу рыбачить. Вот видишь, как немного совпадений. (Улыбается.) Конечно, мы близки, но все-таки должен сказать, что сын для меня всегда остается маленьким сыночком несмотря на рост метр девяносто два.

Сын с тобой вместе и в спектакле играет, и в кино снимается.

Да, в спектакле «Кыся». В кино он снимается в десяти процентах тех фильмов, где снимаюсь я. Я ненавижу актерские династии, когда с малолетства за руку и на сцену.

Тебе никто в жизни не помогал, ты всего добивался сам, и это вызывает огромное уважение. У сына твоего, как я понимаю, всё равно есть ощущение, что папа позвонит, папа поможет, папа сделает.

Я бы хотел иметь возможность ему помогать. Если бы мне хоть кто-то помог, всё было бы немножко быстрее. Я работаю на Первом канале всего восемь лет из моей двадцатилетней карьеры. Было бы просто здорово, если бы кто-то в бане вдруг сказал одному из телевизионных руководителей: «Костюнь, ты не видел этого парня? Вот посмотри на айфоне, я тебе покажу, какой красавчик».

Но с другой стороны, Дим, медленней добившись всего сам, ты знаешь цену этим победам, этим удачам. (В гримерку заглядывает Кирилл Нагиев. Увидев, что отец занят, он тихо закрывает дверь.)

Теперь, Дим, о другом. Ты очень жестко, порой цинично общаешься с людьми. Понятно, что это имидж, что это твоя работа. А как ты воспринимаешь такое поведение по отношению к себе?

Знаешь, американцев спрашивают: «Вот у вас нельзя драться, а что делать, если обижают твою девушку в ресторане?» Они искренне удивляются вопросу и говорят: «Не ходите в рестораны, где могут обидеть вашу девушку». Поэтому я отвечу, что стараюсь избегать ситуаций, где циничное отношение может проявиться по отношению ко мне.

Но бывает, что тебя ранят? В молодости ты не всегда мог защититься, ответить. Сейчас такое бывает?

Я уважаю многих, кто может меня обидеть, со многими я говорю на одном языке, а с некоторыми людьми, персонажами, светскими львицами я не хочу общаться и не общаюсь. Я себя категорически оградил от таких людей.

А тебе не обидно, что от тебя ждут только приколов, шуток? Ты не устал от такого восприятия?

Отвечу: мне не обидно. Я пытаюсь шлифовать свой слог, чувство юмора, пытаюсь не разочаровывать.

Ты никого не пускаешь в свой дом. Но тем не менее где-то я прочитал, что у тебя дома красные стены.

У меня всё в светлых тонах. Есть только одна красная стенка на лестнице, которая меня совершенно не раздражает, и у меня темно-бордовая спальня. Как человек, все-таки иногда читающий, я знаю, что красный цвет в спальне раздражает две минуты. Потом он производит совершенно противоположный эффект — ты засыпаешь. Я ненавижу китч, я люблю пастельные тона, ближе к белому.

Красная стенка многое, кстати, объясняет в твоем характере.

Да, конечно, метания, красная стена вдруг на фоне всего белого. Казалось бы, откуда она взялась? Или вдруг на потолке в спальне — Даная.

Даная на потолке! А ты говоришь, что ненавидишь китч.

Если относиться с юмором, тогда это всего лишь Даная на потолке моей спальни, которая вызывает улыбку, не более того.

Дим, ты говоришь, что остаешься молодым. Но все-таки тебе сорок пять лет. Кризис среднего возраста ты как-то ощутил?

Я думаю, что он как начался у меня в тридцать два, наверное, так и тянется.

А как ты понял, что этот кризис начался?

Я понял, что мне уже тридцать два, а я еще ничего и никак. Меня в тридцать четыре пригласили в Москву как самого популярного диджея страны в программу «Колесо истории» к Якубовичу. Самый популярный! А Якубович даже имени не знал, он меня во время съемки все время называл «Ну а вы как думаете?». Я понимал, что здесь своя жизнь, своя тусовка, куда мне не пробиться.

Понятно, это тебя раздразнило.

Да, видимо, тогда появилась цель. Лет десять назад мы приехали в Москву с «Кысей», билетов в кассах не было, за месяц до этого их раскупили, без рекламы. Мы вышли в заполненный до отказа зал, как в фильме «Гладиатор», — помнишь эти слова: «Мы возвращаемся в Колизей».

Потом была программа «Окна», которая, судя по всему, оказала тебе медвежью услугу.

Конечно. Когда я выходил на набережную в Сочи на «Кинотавре», папарацци забывали, что есть еще и другие актеры. Я не мог носа высунуть из номера, у номера толпились они. Но с окончанием «Окон» я понял, что режиссеры — кинорежиссеры — забыли, что я еще и артист.

И опять надо было всем объяснять, кто такой Нагиев на самом деле.

Как после прапорщика Задова я доказывал, что я могу быть Вахтангом Маргеладзе в «Кроте» или что-то еще играть, так и после «Окон», когда я выходил на сцену, всё равно какое-то время слышалось: «Окна» давай!» Это нормально. И Игорь Верник, улыбаясь, всегда должен доказывать, что помимо улыбки еще есть нутро. В этом нет ничего страшного. Есть фотография — шахтеры выходят из забоя, и подпись: «А теперь расскажи им, как ты устаешь на репетициях». Вот сейчас мы сидим в холодной гримерке, но это всего лишь холодная гримерка в центре Москвы. Мало ли чего и сколько я преодолевал. Значит, так было надо.

Читайте полную версию интервью в журнале ОК! №42