Светлана Сурганова
«Моя ситуация напоминает служебный роман»
Cветлана, скажите, вы любите праздники? Например, свой день рождения?
Праздники — это для меня всегда приятное стихийное бедствие. Мой день рождения еще в родительском доме отмечался очень бурно. Наш дом вообще славился своей теплотой, гостеприимством, всегда были какие-то вкусности — мама прекрасно готовит, и стол ломился от яств. Были какие-то конкурсы, песни, шутки, прибаутки. С тех пор я всегда готовлюсь к празднованию очередной даты и всегда подвожу итоги — вспоминаю о том, что прекрасного случилось со мной за это время, и строю планы на будущее.
Только прекрасное вспоминаете?
Да, потому что плохого на самом деле нет. Даже если поначалу какие-то события кажутся трагичными, негативными, потом ты понимаешь, что они дают тебе очень важный опыт.
Могу предположить, что склонности к депрессиям у вас нет.
Почему же? Пара психиатрических диагнозов у меня есть: клаустрофобия и панические атаки. Но это на фоне усталости. Очень важно, чтобы в такие моменты рядом оказывались правильные люди. Главное — отвлечься, найти другой вектор. На самом деле жизнь штука многогранная и удивительно короткая, и мы все прекрасно понимаем, чем она закончится. Поэтому торопить события в любом случае не стоит. Собственно, эти мысли тоже придают силы.
В своей книге «Тетрадь слов» вы написали, что надо культивировать в себе странности. А вы считаете себя странным человеком?
(Вскакивает и показывает на себя.) Смотрите, как я одета. Разве это не странно? В брюках есть что-то клоунское, и в то же время очень строгий, я бы даже сказала, педагогический верх...
Мне кажется, «быть не как все» и «быть странным» — разные вещи. Вот вы не как все, и для вас, может быть, все остальные — странные, нет?
Нет. Мне нравится, когда у людей есть свои особенности, личностный почерк. Некоторые странности, конечно, вызывают недоумение, даже злость. Я долгое время воспитывала в себе принятие людей со всеми их аномалиями, потому что мы не имеем права друг друга судить. Если попытаться принять человека таким, какой он есть, это поможет сохранить и твои нервы. Ведь иногда даже очень близкие люди начинают раздражать, и, как только ты включаешь критику, начинаешь человека осуждать, всё валится и рушится. Конец любви, конец партнерству, конец всему.
Какая самая большая странность есть у вас?
Это лучше, наверное, спрашивать у тех, кто за мной наблюдает. По мне, так всё неплохо. Плохая странность — я не всегда отвечаю на письма, на эсэмэски, но это не значит, что я остаюсь равнодушной. Правда, даже здесь я начала себя перевоспитывать. У меня назрела проблема коммуникативной дисгармонии — реально начались какие-то признаки аутизма. Был период, достаточно долгий, когда мне тяжело давалось общение с людьми, а поскольку моя профессия требует общения, то пришлось поработать над собой. И знаете, получилось.
Во всех своих интервью вы очень тепло говорите о маме и бабушке. Как вам кажется, что они вам привили?
Наверное, чувство вкуса. Хотя во многом я шла своим путем, поэтому и получилась такая, какая есть. А им, слава богу, хватило мудрости и терпения меня не переламывать, потому что многие родители берут на себя завышенную ответственность и пытаются кроить судьбу ребенка по-своему. На меня же никто никогда не давил. Даже когда уже в выпускном классе я пыталась бросить музыкальную школу, мамуля сказала мне только одну фразу, которая меня сразу отрезвила. Она сказала: «Ты проделала такой серьезный путь, тебе осталось полгода доучиться, и у тебя будет диплом музыкальной школы. Сейчас ты всё бросишь, и у тебя всю жизнь будет чувство чего-то, не доведенного до конца. Сделай паузу, отдохни и потом закончишь этот этап в своей жизни». А ведь она могла устроить мне истерику, угрожать, что кормить перестанет...
Как сложилось, что вы выбрали для поступления педиатрическую академию?
Скорее это меня детство выбрало, а не я его. Дело в том, что я пасынок педиатрического института, отказной ребенок, который первые три года жизни в буквальном смысле выхаживался на одной из кафедр, — у меня было много педиатрических болячек. Тогда это практиковалось — отказников брали для адаптации. И как раз из этого института меня взяли в семью на воспитание две милейшие женщины: Сургановы Лия Давыдовна и Зоя Михайловна — мои мама и бабушка. И потом, когда встал вопрос об образовании после медучилища, я очутилась в педиатрическом мединституте. Я отвратительно сдала вступительные экзамены несмотря на красный диплом после медучилища, но меня приняли. Несколько лет спустя я узнала, что моя мама пришла в деканат, рассказала мою удивительную историю, и добрейшие люди, учтя эту информацию, меня оставили. В итоге, со всяческими приключениями и двумя академками, я все-таки окончила институт, потом уже ставший академией.
Но сначала в вашей жизни появилась скрипка...
Мне было шесть, когда зашла речь о том, чтобы отдать меня в музыкальную школу, и я осознанно выбрала скрипку, чем удивила и маму, и бабушку. Поэтому перед медучилищем я окончила музыкальную школу по классу скрипки. Причем перед этим была попытка поступить на юрфак Герценовского института, но я с блеском провалила экзамены, и слава богу.
А почему сразу после школы не стали развивать музыкальную тему?
Всё из-за моего патологического непонимания сольфеджио — трудно найти по этому предмету больших тупиц, чем я. На какое-то время я о музыке забыла, но для себя, для друзей поигрывала: скрипочка была оставлена, я увлеклась гитарой. На ней я научилась играть сама, благодаря свойственной мне природной лени: мне было проще самой написать песню, нежели учить Высоцкого, Розенбаума, Окуджаву. Так начались мои песенки. И видите, к чему это всё привело.
Почему вы говорите «песенки»?
Песни, стихи — это для больших авторов, а я видите какая маленькая. (Улыбается.)
Интересно, в каком состоянии вы пишете свои песенки: вам нужно переживать, страдать, быть влюбленной?
Такое было в юношестве, когда эмоции бурлили. Позже происходит взросление, осмысление, рефлексия... Но для этого не обязательны стрессы и переживания, достаточно одного только желания выразить свое отношение к жизни, к тому, что вокруг. Поэтому я не считаю, что душевное равновесие — это какая-то мертвая точка. Не знаю, как бы творили Достоевский, Набоков, Толстой, если бы у них под боком не было сподвижниц. У большого художника обязательно должна быть поддержка, особенно в семье.
У вас, такой маленькой, есть поддержка?
У меня есть глубокая симпатия. Неожиданно появившаяся совсем недавно. Ситуация очень напоминает служебный роман.
То есть он — один из ваших музыкантов?
Да, очень талантливый, молодой, красивый музыкант. Его зовут Никита.
Молодой, красивый, талантливый музыкант. Светлана, как я вас понимаю!
(Смеется.) Меня поначалу немножко смущала наша разница в возрасте — почти двадцать лет. Но, черт побери, подумала я, есть же в нашей стране пара-тройка великолепных примеров удивительных союзов, которые совершенно не парятся из-за возрастной разницы. Другая сложность — один коллектив, служебные отношения, пусть даже неформальные, творческие, но тем не менее. Я руководитель, он мой подчиненный. Как выстроить свои взаимоотношения так, чтобы это никого не обидело, не вызвало психологического дискомфорта у других членов коллектива, безусловно также являющихся достойнейшими кандидатами в предметы обожания? Но сердцу не прикажешь.
Света, честно говоря, не очень понимаю, о чем вы переживаете. Вы в 27 лет узнали, что у вас страшный диагноз — онкология. Можно сказать, что с некоторых пор вы проживаете свою вторую жизнь и сто процентов в этой новой жизни вам бояться нечего.
Да, это правда. Теперь я знаю, что такое клиническая смерть. В общем, всё то, что называется «по ту сторону жизни». Был туннель, бежевый, мне даже казалось, что я лечу внутри тела огромной извивающейся змеи. Я неслась с огромной скоростью, и было очень холодно. Думала только об одном: когда же всё кончится? А потом наконец был свет, он обрушился на меня, и… началось пробуждение. Всё было непросто, многое уже забыто, слава богу, остались лишь смутные воспоминания в душе.
Все, кто пережил клиническую смерть, утверждают, что уже не могут жить по-старому. Вы наверняка тоже многое переоценили?
Я часто думаю об этом и уверена: если бы болезнь была смертельной, я бы, наверное, умерла. Она была плохо совмещенной с жизнью. А врачи-хирурги взяли и совместили их. За что им огромное спасибо. Болезнь научила меня терпению, терпимости и… стеснительности. Например, я стеснялась лишний раз побеспокоить медсестру. Помню, лежу после операции. И так мне плохо — всё болит ужасно. Кручусь-верчусь — разгоняю боль. И надо бы попросить вколоть обезболивающее, подать судно, а мне так неловко… А рядом со мной женщина лежала. Ей всю ночь было плохо, она плакала, очень страдала. Было неловко отнимать внимание медсестры от этой женщины. Чем всё закончилось? Женщина умерла, к сожалению, а я выжила. Раньше я самонадеянно думала, что я всесильная, по крайней мере в рамках собственного тела и собственной психологии. На самом деле ни черта подобного! Сегодня я твердо знаю, что ни одну серьезную ситуацию не преодолела бы без поддержки друзей. Во время болезни только и думала: я должна выжить, прийти в норму и порадовать всех своим выздоровлением. Мне неудобно было умереть. Особенно жалко было маму…
Скажите, есть у вас какой-нибудь пунктик — что-то, что хотелось бы реализовать, но не хватает времени или просто лень?
Я все-таки хочу выучить сольфеджио. Потому что это удивительно интересная наука. Мне вообще кажется, что музыка и математика во многом похожи. Но у меня всю жизнь были сложности с точными науками. Поэтому музыкой я занимаюсь скорее на интуитивном уровне. И мне очень хочется прикоснуться к музыке с точки зрения ее архитектоники, структуры. А еще мне ужасно любопытно стать матерью и попробовать наладить контакт с этим существом. Это же одно из сложнейших, ответственных и колоссальных творчеств — воспитание. Тут столько тонких моментов, надо, как канатоходцу, балансировать всё время: где-то не перегнуть палку, а где-то сделать решительный шаг.
Вы чисто теоретически хотите родить ребенка или что-то для этого делаете?
Я уже тружусь над этим. Можно сказать, всё, что пока от меня зависело, я сделала. Учитывая мои приключения со здоровьем, я, к сожалению, не имею возможности обычным способом добыть этот плод любви, но сейчас наука настолько далеко зашла, что возможны и другие варианты. Поэтому медленно, но верно всё идет к тому. Надо же еще принять эту мысль сердцем, перестать ее бояться, взять на себя ответственность и быть уверенной, что я справлюсь. Хотя сколько же можно к тому идти! В моем возрасте люди бабушками становятся. (Смеется.) Но опять же, если об этом много думать, можно самой себе понаставить капканов и в них попасть. На самом деле нет границ, мы сами их для себя придумываем.
Читайте полную версию интервью в журнале ОК! № 5