Андрис и Екатерина Лиепа

Так, 15 января во Флоренции запланирована премьера сразу трех постановок. У Кати, десять лет протанцевавшей в Мариинском театре, сейчас тоже есть свое дело — компания, которая занимается организацией светских мероприятий и благотворительных семейных вечеров «Подари детям сказку». На сегодняшний момент она уже собрала три миллиона рублей в помощь детям, больным раком.

Катя, а зачем вам работать? Вы же вполне могли бы этого и не делать.

Екатерина: Я такой человек, что мне сложно реализовывать себя дома. В какой-то момент я перестала понимать смысл в устроении развлечений. То есть это само по себе неплохо — праздники тоже нужны в нашей жизни, но у меня есть внутреннее ощущение, что нужно делать что-то большее. Если мое имя привлекает людей, если они доверяют мне сбор средств для детей, то надо делать все, чтобы помочь детям. И я счастлива, что могу применить свои умения именно в этом направлении. А до этого нашим с Андрисом бизнесом долгое время был Фонд имени Мариса Лиепы. Мы поднимали этот проект с нуля, сутками торчали в офисе, и в результате сейчас это крупная компания, которая организует мероприятия огромного масштаба.

Со всеми этими делами вы не забыли, что такое балетный станок?

Нет. Совсем недавно мы работали в Италии и ставили там спектакли «Жар-птица», «Петрушка» и «Шахерезада». Я показывала артистам балета все их партии, так что мне и самой приходилось заниматься. У меня есть свои упражнения, которые я делаю каждое утро. Вообще балетный человек не может без физической нагрузки. Так что я ко всему прочему занимаюсь еще и теннисом, танцами, плаванием...

А вы, Андрис?

Андрис: «Станок делаю» каждый день по сорок пять минут. Иначе я бы просто чувст-вовал себя гуманоидом, не в своей тарелке. С детства отец нас приучал качать спину, пресс. Конечно, не хватает времени, чтобы как следует заниматься, но не заниматься вообще для меня невозможно. Даже когда мы ездили с Ксюшей и Катей на отдых в Египет, они ходили на пляж, а я дома «делал станок», потом бегал, пропотевал, чтобы только не сойти с ума от безделья.

Давайте вернемся в прошлое. Как вы познакомились?

Е.: Андрис приехал из Нью-Йорка в Ленинград танцевать в Мариинском театре, а я там уже год танцевала. Так мы и познакомились.

А.: Я увидел женщину, у которой были удивительно голубые глаза. И мне так захотелось показать ей часть того мира, который я к тому времени уже для себя открыл! Первая наша совместная поездка с Катей была в Париж, именно там у нас завязался роман. Но он тогда был такой... платонический. Мы ходили на Монмартр, встречали рассвет на Эйфелевой башне, Катя в первый раз поела устриц. Правда, потом говорила, что ей после этого было жутко противно.

Говорят, что большинство супружеских пар внешне похожи друг на друга. Вы, по-моему, только подтверждаете этот постулат.

Е.: Да, нам многие говорят, что мы похожи. Те, кто не очень нас знает, вообще думают, что я сестра Андриса, а Илзе — его жена. Но сходство между нами только внешнее. По характеру мы с Андрисом абсолютно разные люди. Наша семейная жизнь — это такое терпение, смирение. Я все больше понимаю, насколько мы с мужем не похожи. Определенно, ваша общая черта — это крепкий, сильный характер.

Бывает такое, что находит коса на камень?

Е.: Бывает. Есть принципиальные вещи, которые требуют, чтобы ты настояла на своем. Хорошо, что их не так много. По большому счету я такой человек, что мне проще уступить. Для меня худой мир лучше доброй ссоры.

А Андрис другой?

Е.: Да, он Козерог, упрямый. (Смотрит на Андриса.) Делает вид, что не слышит! (Смеется.)

Рождение дочки как-то повлияло на ваши отношения?

Е.: Интересный момент: перед появлением дочки у меня было понимание, что произошла какая-то потеря смысла жизни. Пока не было Ксюши, мы с мужем вместе что-то делали, все время куда-то ездили... И вдруг я поняла, что смысла в этом совершенно нет, что это тупое существование и что единственный смысл, который может быть для меня отныне — это ребенок. Рождение Ксюши перевернуло мое мировосприятие. Произошла полная переоценка ценностей. То же самое произошло и с работой: я вдруг поняла, что все, что я делала, не имеет смысла. Встал вопрос: что дальше? для чего я живу? Так появился проект «Благотворительные вечера». Я знаю: то, чем я занимаюсь сейчас, — это правильно, своевременно, это то, что нужно и мне, и другим.

А вы деньги на этом зарабатываете?

Е.: Не думаю, что здесь можно вообще говорить о серьезных деньгах — скорее о зарплате для сотрудников и расходах на содержание офиса.

У вас сузился круг общения с появлением третьего члена семьи?

Е.: Конечно. Ты вообще перестаешь принад-лежать только себе. Вдруг понимаешь, что желания ребенка гораздо важнее, чем твои. Это должны понять оба супруга. Ведь именно на этом этапе чаще всего и разрушаются семьи.

Андриса изменило рождение дочки?

Е.: Мне кажется, да. У него возникло ощущение ответственности, он тоже понял, что не должен быть в полной мере эгоистичен.

А.: Помню, когда Ксюша с Катей приехали из роддома, я положил дочку на грудь и почувствовал, что она засыпает. И я пролежал так с ней целый час — не мог встать, чтобы просто ее не разбудить! Очень сильное впечатление на меня это произвело.

Но путешествовать, несмотря на такую занятость, вам все-таки удается…

Е.: Я обожаю море и как раз благодаря Ксюше и ее каникулам стала больше отдыхать. Это здорово. Потому что балетная профессия нас научила работать с детства. Все балетные могут свернуть горы, у нас нет понятия «заболел», «плохо себя чувствую». Ты сказал, что будешь это делать, значит, должен это сделать. При этом ты забываешь, что такое отдых. И когда заканчиваешь танцевать, то открываешь для себя другой мир. Например, я открыла для себя мир субботы и воскресенья. Очень долго привыкала к тому, что это выходные дни. У балетных ведь только понедельник выходной.

И что вы делаете в субботу-воскресенье?

Е.: Высыпаюсь. А потом мы проводим время с Ксюшей — гуляем, ходим в киношку. В воскресенье обязательно ходим в храм.

На скейте, как Андрис, не катаетесь?

Е.: Нет, я это дело не люблю!

А.: Когда отец привез скейт, мне было лет тринадцать-четырнадцать, и я катался от Брюсова переулка вниз по Тверской, доезжал до консерватории. Народ на меня смотрел и не мог понять, как можно на четырех колесиках так ловко ездить. Сейчас я в свои сорок шесть лет выезжаю с Ксюхой на Ленинские горы. Она там катается на роликах, а я на скейте.

Вы хотели бы, чтобы дочка начала заниматься балетом?

Е.: У нее нет такого желания. А балет — это такая вещь, что нужно очень хотеть им заниматься. Только тогда все невзгоды, боль, которую нужно терпеть каждый день по многу часов, по-другому воспринимаются. Правда, я все равно заставлю Ксюшу делать разные упражнения: они нужны для осанки, для фигурки, чтоб она могла красиво спинку держать, красиво ножки ставить. Для девочки это полезно, даже если она не собирается танцевать на сцене. Важно правильно ощущать свое тело.

Андрис, хотела спросить у вас: как быть достойным сыном своего отца?

А.: В моем случае — просто брать с него пример. Мой отец был уникальной личностью и всегда был примером для меня и для Илзе. Я понимал с детства, что мне будет очень трудно. Для того чтобы доказать, что я достоин быть танцовщиком, мне надо было делать все даже не на сто, а на двести процентов. Отец с детства не знал, получится из нас с Илзе что-то или нет. Сначала за танец у меня было «три с минусом», потом «три с плюсом», затем «четыре с минусом», «четыре с плюсом»... И когда мы выпускались, я получил пятерку по классическому балету. Отец пришел, посмотрел, сказал, что какие-то вещи ему очень понравились. Но даже когда я поступил в Большой театр, он до конца не понимал, что из меня выйдет. Он долго присматривался к моим выступлениям и после одного спектакля сказал мне: «Вот теперь я вижу, что ты можешь танцевать Альберто в «Жизели». А я уже четыре года работал в Большом театре!

А вы хотели бы стать во главе Большого театра?

А.: На самом деле мне очень не нравится сегодняшняя ситуация в нем и дирекция, которая там работает. Я этот театр знаю с самого детства, и самое жуткое, что оттуда сейчас уходят все традиции. Несмотря на то что сейчас Большой пытаются реконструировать, мне кажется, что это есть и будет фальшивка. Я не верю, что кто-то вкладывает свою душу, чтобы театр оставался тем театром, которым был. Очень много в нем людей, которые высказывают свои собственные мнения, не имея на это права. А роль артиста там низводится до роли винтика в огромной машине, которая все равно всех и вся перемалывает.

А вам вообще нравится ставить спектакли? Режиссерская работа вам больше по душе, чем работа танцора?

А.: Да. Потому что от танцовщика зависит только его собственная партия, а от режиссера зависит все. Вот сейчас я ставлю спектакль на музыку Черепнина. Никто на самом деле не знает и не помнит, кто это такой, кроме музыкальных критиков. А он, между прочим, автор музыки к балету, который покорил Париж ровно сто лет назад! И восстанавливать его для меня огромная радость. Безусловно, я не жалею о прошлом. Я танцевал у Бежара, у Барышникова. Но это были настоящие личности. А сейчас личности мельчают и уходят, мне становится очень сложно поддаться на чужую игру. Поэтому я придумываю свои игры и расставляю фигуры на доске так, как считаю нужным.

А как вам работается с Цискаридзе? Говорят, он довольно упрямый человек.

А.: Коля на самом деле такой же максималист, как и я. Поэтому мне с ним работается хорошо. Мы создали для него уже четыре спектакля — те, которые когда-то танцевал Вацлав Нижинский. И я надеюсь, Коля в следующем году будет блистать в Париже так же, как когда-то Вацлав. Я жалею, что Большой театр не ставит на Цискаридзе. Наверное, такие проблемы были и у Нижинского, когда он ушел из Мариинского театра, где он был винтиком в большой машине...

Вы работали во многих балетных труппах. Наверняка есть та, которую вы вспоминаете с особой теплотой?

А.: Я думаю, что, несмотря на сказанное мной выше, восемь лет работы в Большом театре не перебить ничем. Там я преодолевал какие-то очень большие препоны, и в этом был тогда смысл моей жизни. Катя сказала, что я Козерог. Действительно, когда мне становится легко, мне неинтересно. Я ухожу из труппы и иду в другую, где доказываю, что я могу там работать.

А вам, как солисту балета, платили много?

А.: Никогда не работал в балете ради денег. И даже сейчас спектакль для Галины Вишневской я поставил бесплатно. Не получил за него ни копейки и еще вкладывал свои деньги в декорации, которые я считал нужным доделать. Но то количество сил и энергии, которые мы вкладываем в спектакли, все равно возвращается. Балет никогда не был на самоокупаемости, он всегда имел дотации от государства. Сергей Дягилев был виртуозом займов и умер нищим человеком. Он это делал не ради денег, а ради того, чтобы продвигать русское искусство на Запад.

Вы такой же жертвенный?

А.: Ну, наша профессия вообще жертвенная, априори. Если ты можешь рисковать своим здоровьем, с детства выворачивая ноги в другую сторону, то, наверное, жертвенность в тебе заложена. Так же как наши советские спортсмены получали копейки и достигали гораздо больших результатов, чем сейчас, когда за каждую золотую медаль дают сто тысяч евро. Деньги не мотивация, к сожалению. Рекорды ставятся за идею.

Но вы же все-таки много сотрудничаете с разными банками, коммерческими организациями, которые приглашают вас за деньги ставить им шоу…

А.: Я, честно говоря, не занимаюсь тем, что мне неинтересно. Меня спрашивают, зачем я ставлю для Жасмин, Шуфутинского? Мне это было интересно! От приличной зарплаты я, конечно, тоже никогда не отказываюсь, потому что у меня есть жена и ребенок и мне нужно их кормить, красиво одевать. Но когда-то мой агент просто меня возненавидел за то, что я в Новый год мог заработать за десять спектаклей «Щелкунчик» сто тысяч долларов, а вместо этого поехал в Кировский театр в Ленинград. И Морис Бежар приглашал меня на постоянную работу в его труппу, но я тоже принял для себя решение в пользу интересных работ в Питере. И я ни секунды об этом не жалею. Для моего американского агента такой поступок был нонсенсом. Притом что в Кировском театре я станцевал «Видение розы» и два спектакля «Жизель», но за них ничего не получил и еще сам заплатил за гостиницу, в которой жил. А можно не совсем приличный вопрос?

Как вас минула судьба стать танцовщиком-геем?

А.: Ой... Мне кажется, это внутренняя человеческая трагедия — смена ориентации. Это, наверное, всегда связано с проблемами в семье, которые ведут потом к таким вот странным результатам. А в нашей семье всегда был культ женолюбства. Отец был очень любвеобильным человеком. Наверное, это трагедия, когда человек не получает удовлетворения от своей жены или подруги и ему приходится менять свою ориентацию, чтобы найти ответное чувство. Человек попадает под этот пресс, который его давит потом. Сейчас, как ни странно, еще очень много политиков-геев... Я достаточно лояльно отношусь к людям нетрадиционной ориентации, это их личное дело, и, наверное, каждый будет отвечать потом за него. Нам судить невозможно... Мне как-то больше всегда импонировала именно творческая сторона жизни Нижинского, Нуриева... С Рудольфом я был знаком, встречал его много раз.

А каким был Нуриев?

А.: Очень экстравагантным и очень интересующимся тем, что происходит в России. Он очень многих артистов вывел на позицию звезд буквально за два года, минуя все восемь кордебалетных линий, которые они должны были пройти, что на самом деле практически невозможно! Он просто видел, кто достоин быть солистом, и давал им звание «этуаль» (в переводе с французского — «звезда». — Прим. OK!). Он влюблял в свою профессию молодых артистов и давал им возможность танцевать.

А что вас подтолкнуло уйти из танцоров?

А.: Ну, у меня была большая травма — я разорвал себе связку на колене. Поэтому даже те спектакли, которые я любил и танцевал хорошо, мне уже технически было сложно танцевать. Со временем я стал бояться делать на сцене те движения, которые делал с огромной легкостью и которые были моими коронными. Мне сделали операцию, и врачи сказали: «Никто не гарантирует, что ты опять не разорвешь себе связку». Я на самом деле понимаю, что многие танцовщики после этого возвращались, — Илзе, Коля Цискаридзе. Но я использовал эту ситуацию для того, чтобы перейти в другую ипостась. И достаточно успешно в нее перешел. Вам иногда снится, что вы танцуете? А.: Нет, таких снов нет... Зато я тут Лужкова во сне видел. Мы пытаемся построить балетную школу имени Мариса Лиепы в Москве, нам уже выделили участок. И мы хотим, чтобы Юрий Михайлович сейчас помог нам. У нас есть небольшие сложности.

Ирина Виноградова