Сергей Бурунов: «Ведь смех без причины — это не всегда признак хорошего настроения»

Конечно, многие считают, что Сергей Бурунов везунчик. Такой актерской востребованности, как у него, можно только позавидовать! Его любят все — и новое поколение, и зрители почтенного возраста. Правда, сам Сергей далек от эйфории. В этом я еще раз убедился на «Кинотавре». И порадовался его отменному чувству юмора и способности быть психоаналитиком, в отношении самого себя — точно!

На днях на «Кинотавре» мы с тобой посмотрели фильм «Мама, я дома», после чего ты сказал, что надо уходить из профессии.

Да, «открывать автомойку», я сказал.

А почему так радикально?

Потому что здесь уровень, который я не знаю, как достигнуть: в смысле мастерства и режиссуры. Совершенно потрясающая режиссура Владимира Битокова. Ксения Раппопорт, сыгравшая главную роль, — это явление, просто явление. Я не знаю, как она это делает, это абсолютный талант. А еще Юра Борисов. Я иду смотреть кино — там Юра Борисов, в каждом кино Юра Борисов. Он просто звезда авторского кино и триумфатор. Он «убрал» всех, в том числе и меня. Так что надо как-то подстраховаться и открывать автомойку или еще что-нибудь — какую-то «подушку» себе создать. (Улыбается.) Но я, конечно, шучу, иначе надо «03» вызывать.

Если ты захочешь уйти из профессии, тут уж точно надо «03»вызывать! У тебя так много интересного происходит, ты всё время открываешь для себя новые миры. Для меня, например, было удивлением, что ты стал ведущим в проекте «Форт Боярд» на СТС. Совсем другая история в плане профессии. Это был риск или, может, ностальгия по детству?

Захотелось в каком-то новом качестве себя попробовать: получится – не получится, своего рода эксперимент. Конечно, я боялся, когда моя директор Анастасия мне это предложила. Я говорю: «Ну какой я ведущий? Я никогда этим не занимался, это отдельная наука — годы уходят, чтобы ею овладеть». Ведущий — это же штучный товар. Иван Ургант, Дмитрий Нагиев — у них годами всё шлифовалось, выкристаллизовывалось. Это отдельный навык. Но я решил попробовать. Посмотрим. Зрители рассудят. И время.

«Форд Боярд» — особая история. Там много риска в прямом смысле слова, не только психологического, но и физического.

Конечно. Плюс сработали какие-то мои установки, что это программа как будто из детства. Я посмотрел монтаж уже готовой эфирной версии с Сергеем Владимировичем Шнуровым...

…он вел программу до тебя…

Да. Я подумал, что, в принципе, с телевизионной индустрией и производством телешоу я знаком, на телевидении много чего делал, включая «Большую разницу», — меня телевизионными шоу не удивишь. Я смотрел и думал: ну вышел, подводку сказал, наушник в ухе есть, всё тебе подскажут — ничего страшного. Но как только я туда приехал...

…а где были съемки?

Во Франции. Я даже не понимал, где конкретно. Жили мы на западе Франции, остров Иль-де-Ре, 500 километров от Парижа. Оттуда еще нужно было ехать до какой-то пристани на такси в 7 утра, потому что в 8 утра отходил паром, который увозил съемочную группу, а потом еще тебя поднимали краном на какой-то сетке, потому что иначе в этот Форт не попасть. А про риски, когда я смотрел эфир со Шнуровым, думал, что справлюсь, но в первый же день, как туда попал, понял, что всё гораздо серьезнее. По условиям продакшена был первый полноценный прогон, и выяснилось, что ведущий не должен покидать команду никогда, он всё время бегает вместе со всеми участниками. Именно бегает, а не стоит на месте.  

Послушай, ну ты же спортивный парень.

Когда это было? Лет 15–20 назад.

Физическая память, наверное, осталась.

Может быть, но форма уходит. 50 лестничных пролетов в день, кольца активности на smart-часах я закрывал по два раза, мне даже приз дали. Такие нагрузки — по 800–1000 калорий терял в день.

Это же полезно.

Это полезно, когда ты подготовлен, а когда тебе уже не 25 лет...

…но еще и не 50.

44. Выносливость уже не та, что прежде. Раньше можно было нестись по жизни, учиться и еще веселиться всю ночью, а потом опять...

Вот странно. Ты говоришь, что выносливость уже не та, но ты ведь так много снимаешься, жизнь такая активная, тебе всегда надо быть в тонусе.

Согласен. Но когда живешь без остановок, это всё сказывается на здоровье. Поэтому сейчас я уже не так несусь, а более избирательно отношусь к предложениям, потому что силы не безграничны. И этот «Форт Боярд» был в прямом смысле для меня испытанием и экспериментом, но в первую очередь — испытанием в физическом и психологическом плане. Я понял, что на меня навалилось, какие объемы! Второй режиссер ко мне подошел, похлопал в ладоши и сказал, что теперь я могу вести всё что угодно. У нас были сжатые сроки съемок, всего 4 или 5 дней, и каждый день мы снимали по две программы. Нужно было еще мотивировать как-то всех, потому что мне говорили, что энергия уходит. Нужно было держать темп программы, всё время бегать, потому что есть определенный отрезок времени на прохождение испытаний: если участники не укладываются в эти рамки, то всё, проигрыш.

Я все-таки не понимаю, зачем тебе со всеми бегать, ты же ведущий.  

Такие условия программы, правила игры. И вот я за ними по этим лестницам бегу, подгоняю их, показываю, что у меня всё хорошо, а на самом деле... Потом уже я догадался, как можно передохнуть: мне ставили стул между дублями, у меня была своя остановка, свой пит-стоп. Я садился, ко мне подходил Паспарту, гладил меня, давал водичку, и мы бежали дальше.

Серёж, ты сейчас с таким удовольствием обо всем рассказываешь!

С удовольствием, да, потому что это опыт, который не забуду никогда. Это невозможно забыть. Для меня эти четыре-пять дней прошли как один. Всё происходило одинаково, поэтому мне казалось, что это длилось бесконечно.

День сурка.

Да, только менялись участники. В последний день мы снимали три программы. Я как будто перешел в режим боевых действий.

Видишь, в свое время ты ушел из летного училища, а сама история тебя догнала. Там ведь тоже был экстрим. Да?

Ну, военное заведение, конечно, это экстрим, не санаторий.

Слушай, я тебя не представляю в той структуре, которой ты хотел посвятить жизнь.

Я понял, что не армейский человек, когда туда попал. С моей психоорганизацией, тревожной и впечатлительной, это, наверное, совсем не мое. Ну хотя, может быть, я на себя наговариваю. Это всё от моей мечтательности. Я так романтизировал эту жизнь: летная форма, истребители, небо... А реальность оказалась другой, намного жестче и прозаичнее.  

То есть сначала ты снял кино в своей голове.

Да-да, я себе всё нарисовал, а в первый же день в летном училище мне объяснили, как нужно любить Родину: нужно ходить в наряды и жить согласно уставу вооруженных сил. Как мне говорил командир взвода, «в армии не надо думать, за вас уже подумали, всё написано в уставе, его нужно четко выполнять».

Но ты же не в армии был, а в училище?

Училище-то военное.

А ты готовился совсем к другой жизни.

Я считал, что летчики — это элита армии, но нет, первые два года был, можно сказать, армейский идиотизм: мы делали квадратный снег.

Это как?

В армии снег — квадратный, там не бывает сугробов. А еще газон красили краской.  

Понятно, чтобы добиться идеальной визуальной картинки.

Да, в армии всё должно быть четко. Мы вставали в 6 утра и за целый день очень выматывались: утром зарядка — ты бежишь 3 километра, физподготовка — бежишь 5 километров, вечером вдруг тревога — ты с полной выкладкой, с автоматом, в сапогах бежишь 10 километров. А квадратный снег...Брали скребки, которые весят больше, чем мы с тобой вдвоем, и срезали снег, чтобы всё ровно было. Дорожки должны быть расчищены. Зачем это летчикам и как пригодится в летной кабине? Непонятно. Ходили мы всё время в сапогах, поэтому у всех были проблемы с ногами. Кровать должна быть заправлена идеально под углом 90 градусов...

Ты сейчас легко и весело обо всем этом говоришь.

Да потому что ко всему привыкаешь!

А что-то осталось в характере от той жизни? Может, какая-то внутренняя структурированность или еще что-то?

Ну да, я человек  структурный — это осталось, потому что ты ко всему должен быть готов. Если я еду куда-то, то всегда беру с собой всё на всякий случай: нож, аптечку первой помощи — вдруг понадобится. В армии набор для выживания должен быть всегда с собой.

С тобой, Серёжа, удобно путешествовать.

Да, моя директор Настя никогда ничего не берет с собой, потому что знает, что у меня всё есть.

Скажи, как закончилась твоя летная эпопея? Ты сам перерубил этот канат?

Да. К тому же сложные времена были, и я понял, что у меня нет никаких перспектив. Плюс ко всему, служить в авиации — это нередко династийные истории.

А у тебя не было династии…

...никакой. Мама была медсестрой, папа — электриком, родной брат — переводчик-востоковед.

Эти профессии тебя не привлекали.

Нет. Я как-то с детства себе вдолбил «хочу быть летчиком», мечтал об этом и грезил самолетами. Планировал все-таки пойти в гражданскую авиацию, но потом что-то меня переклинило, и я решил пойти в военную.

Но ты в результате не окончил училище.

Нет.

Мечта, о которой так долго грезил, вдруг шмяк — и разбилась.

Слушай, что-то само внутри сломалось. Я посмотрел на это как бы со стороны и подумал: вот так всю жизнь? Я очень свободолюбивый человек, не люблю подчиняться, как выяснилось.

А актер должен режиссеру подчиняться.

Это да. Подписал договор — надо подчиняться. Здесь немножко другое: ты сам подписал договор, и надо подчиняться. А в армии тебя никто не спрашивает, соглашался ты или нет. Ты дал присягу — и должен подчиняться уставу.

Когда ты решил уйти, это был шок для твоих начальников?

Нет, шок был у моих родителей, ведь они уже успокоились, что меня пристроили, что я учусь уважаемой профессии, а тут вдруг  говорю, что рапорт написал. Отец прилетел ко мне первым же рейсом, потерял голос на нервной почве, сказал: «Ты не понимаешь, что происходит вокруг (а это же были 90-е!) Забери обратно рапорт». В общем, это всё непросто моим родным далось. Мне тоже нелегко это далось, но я, видишь, там как раз увлекся всякой самодеятельностью, мне очень понравилось. Кстати, Качинское летное училище вскоре после моего ухода расформировали, по указу Виктора Степановича Черномырдина.

Ты, получается, предвосхитил события.

Да-да. (Улыбается.)

Представляешь, какая ирония судьбы: ты учился на летчика, а теперь Водяного играешь в «Последнем богатыре». Дистанция огромного размера! Какой это «Богатырь» по счету?

Третья часть скоро выйдет. И не говори, Вадим. Я иногда думаю, не сошел ли я с ума. Как меня жизнь побросала. Не сойти бы с ума от всего этого.

Жизнь тебя побросала-побросала и опустила в определенную точку. Ты же получаешь удовольствие от того, что с тобой происходит?

Получаю, просто то ли старше становишься, то ли... Раньше снимался, потому что «Ого, меня снимают, наконец-то!» — сам факт радовал. Сколько лет не снимали! Ходил по «Мосфильму» с фотографиями, и мне говорили: «Закройте дверь!» Это всё так унизительно. А сейчас, когда уже опыта поднабрался, хочется чего-то глубокого, со смыслом, какой-то событийной истории. Хочется более избирательно к этому подходить. Потому что уже не хватает на такие дистанции, когда всего набираешь, все роли, которые предлагают, и лишь бы только телефон звонил, не лежал без дела. В Щукинском училище мне говорили все четыре года учебы, что со мной что-то не так, а потом началось это «закройте дверь». Всё, конечно, из-за страхов. Сейчас духовно перешел на такой уровень, когда уже не страшно: а смысл? чего бояться?  

Кстати, еще в копилку неверия в тебя окружающих. Ты работал несколько лет в Театре сатиры, но так и не продвинулся дальше ролей Человека в телефонной будке в спектакле «Яблочный вор» и Прохожего в «Бешеных деньгах»…

...О да! Гуляющий в парке с гитарой. Мы выезжали на круге, я что-то пел артистке заслуженной и всё, был свободен.

Я видел эти спектакли, но тебя там совершенно не помню… Это ж какое количество комплексов может родиться, когда все двери для тебя закрыты, а те двери, которые были открыты, — лучше бы и не открывались вовсе.

Ты прав, Вадим. Но лучше это не вспоминать.

Насколько тяжело было с этим грузом жить?

Я где-то глубоко в душе с этим положением не смирялся, не мог принять. Я был очень целеустремленным. Да, отчаяние было, и много чего негативного, но где-то в глубине души я оставлял себе буфер, надежду. Вот это странное слово «надежда». Ты знаешь, что оно означает?  

Примерно представляю.

Надежда — это оттянутое разочарование. (Смеется.) Я это услышал от своего преподавателя в Щукинском училище и запомнил на всю жизнь. И вот это разочарование я оттягивал как мог. Оставлял себе какой-то промежуток, потому что можно было послать всё к чертовой бабушке уже очень давно, и были моменты, когда я так и собирался сделать. Самое интересное, что в тот момент, когда ты уже руку поднял и уже почти произнес слова, предполагающие отправку всей ситуации в далекое и длительное сексуальное путешествие, вдруг вот тебе, пожалуйста, стала появляться интересная работа. У тебя уже внутренне что-то надломилось, а тут съемки пошли, и тут, и тут, и ты такой: «Блин, а хватит ли у меня ресурса? Хватит ли у меня навыков наработанных?» И до сих пор такие вопросы возникают. Если раньше ты снимаешься как скаковая лошадь, несешься, потому что слава богу, что снимают, то сейчас ты как в боксе: наработал ресурс и побеждаешь, а потом свои ресурсы расходуешь — бам, и нокаут. И надо тренироваться опять, потому что надо доказывать, почему ты занимаешь это место, почему тебя должны снимать. И, конечно, зоны ответственности повысились.  

Довольно долго было представление: Бурунов — это «посмешить».

А мне не смешно совсем. Все думают, что я сейчас приду и будет веселье. Говорят: «А вы в жизни совсем другой, какой-то вы в жизни грустный». Я совсем невеселый человек в жизни. Нет, конечно, я люблю похохотать...

А почему ты грустный, Серёж?

Почему грустный? Нет, не всегда, просто у меня лицо такое. Мне говорят: «Ну ты чего, улыбнись». А я говорю: «Я улыбаюсь, когда хочу, а не когда меня об этом просят». Если я сижу с таким лицом, это не значит, что мне плохо или невесело. Ведь смех без причины — это не всегда признак хорошего настроения. Есть такие люди, которые хохочут всё  время, а потом сидят дома и рыдают. А все думают, что у них всё хорошо, потому что они это демонстрируют.

Ты, кстати, мог бы стать прекрасным грустным клоуном, ты же учился в цирковом училище.

Учился, но я на другом отделении был, меня как-то завела судьба в это заведение. (Смеется.)

А как ты там оказался?

Да меня никуда не взяли в театральные вузы, я везде провалился. А в цирковое училище меня взяли сразу на второй курс, потому что у них мальчиков не хватало.

Кого из тебя хотели вылепить?

Артиста разговорного жанра.

Ясно. А вот Костя Богомолов разглядел в тебе совершенно другую энергию, когда позвал сниматься в «Содержанках». Это тоже момент творческого везения, удачи.

Костя изначально мне об этом говорил, сколько мы друг друга знаем, о другой моей стороне. И я искал, потому что понимал, что я уже буксую с комизмом. У меня природа иная. Осени много там. Я, сколько себя помню, не особо веселился в жизни. И я очень благодарен Косте, Константину Юрьевичу, что в таком качестве он меня заявил. Это было очень сложно, не то что непривычно — это минное поле для меня было. Есть же свои наработанные лошадки, штампы, на которых артисты едут и всё работает. Экспериментировать боятся, особенно в кино, потому что это очень страшно. Я знал примеры, когда артистам физически плохо становилось, когда им предлагали попробовать изменить себя, — их трясти начинало. Константин Юрьевич убирал у меня всё наработанное. Это было очень тяжело. У меня два режиссера было таких: Евгений Шелякин и Константин Богомолов. Еще Михаил Сегал и фильм «Глубже». С Шелякиным был фильм «Пятница», когда я думал, что сейчас сыграю очередного придурка — комедия же. А он говорит: «Нет, мне нужен человек. Я хочу увидеть настоящего травмированного человека». Потом появился Богомолов с «Содержанками», где родился этот Игорь, которому хочется сопереживать, которому собственная жизнь не принадлежит. Я говорю: «О, а как я-то после всех этих «полицейских» дел, моей веселой карусели?..» И мы долго-долго работали, а потом нащупали такую историю, и мне это очень понравилось, эти полутона, они так мощно работают. Причем Костя очень хорошо понимает процесс, природу вещей. Он делает всё то (так совпало), что делал учивший меня Алексей Глебович Кузнецов, — всё наоборот, поперек внешней природе. И это работало. Если ты хочешь ударить по столу кулаком и рявкнуть, надо шепотом это произнести — тогда будет более объемно, весомо и мощнее по воздействию. Это то, чем, собственно, в совершенстве владеет Ксения Раппопорт.

А сейчас в твоих ролях больше комического или «всё наоборот»?

Водяной — это тоже был эксперимент, я попробовал, как без костюма и без грима, только с технологиями всё делается. Могу сказать, что сложно это делается. Костя Лавроненко и Лена Яковлева в «Последнем богатыре» по три часа гримируются, в результате  они в образе, им есть от чего оттолкнуться, а я сижу в бочке, вокруг треугольники и точки, такое виртуальное пространство, и мне режиссер Дмитрий Дьяченко еще говорит: «Прибери». — «Что прибрать-то, когда у меня ничего нет?» Он говорит: «Ну вот здесь немножко пережал». Я его спрашиваю: «А ты от чего отталкиваешься?» Это, конечно, жутко раздражало, потому что у тебя нет ни костюма, ни реквизита, ни грима.

Тоже отличный опыт.

Не то слово. Опыт колоссальный.

У тебя недавно был фильм с Машей Ароновой…

...«Пара из будущего»

Чудесное кино. Она великая актриса, Аронова. Вот мы говорим о Раппопорт, которая может сыграть абсолютно всё. Аронова такая же.

Да, это правда. Мария Аронова — это явление.

Она мне недавно про тебя говорила слова очень весомые, как она уважает твой талант и что видит в тебе многомерность.

Это очень приятно.

Еще она говорила, что вы с ней родственные души.

Да, два дурака, как она говорит, одинаковые. (Смеется.) Маша как МРТ. Первый раз пообщались, и она мгновенно всё поняла, что со мной происходит.  

Слушай, а тебе надо кому-то поплакаться или всё держишь в себе?

Рано и поздно, конечно, нужно, чтобы дома кто-то ждал и чтобы кому-то можно было выговариваться, иначе можно сойти с ума. Мне, с моими мозгами и рефлексией, нужно выговариваться. И вот Мария Аронова — одна из тех людей, с которыми я могу говорить обо всем, и она меня поймет.

И все-таки, по поводу новых ролей…

Сейчас мы приступили к съемкам у моего любимого и глубокоуважаемого Жоры Крыжовникова — проект под названием «Нина». По жанру это семейная комедия. В главной роли — Вика Исакова, я играю одного из ее бывших мужей, очень интересного светлого человека, учителя истории. Тоже опыт интересный. Он очень трогательный человек и очень счастливый. Разбирая архивы у своей мамы, мой герой вдруг увидел портрет сына Нины, и этот сын — копия он. И начинаются приключения. Мне очень понравилась история, потому что я не играл еще таких светлых и немножко сумасшедших людей.

Видишь, это тоже радость актерской профессии — непредсказуемые неожиданные повороты. К вопросу о непредсказуемости. Почему ты всегда ходишь в черных джинсах и кожаной куртке?

Почему, не всегда. Слушай, черный — мой любимый цвет, потому что не надо ничего фантазировать: надел и пошел. А свой костюм я забыл дома. Всё собрал, повесил, приехал на «Кинотавр», выхожу из такси и понимаю, что что-то не так. Пришлось идти на церемонию открытия в том, что есть.

В кожаной куртке.

Да.

И как ты себя чувствовал?

Как лошара, стыдно было. Ну а что поделать уже, раз забыл. Я, главное, постирал, погладил всё, повесил на ручку...

Любишь сам гладить или потому что больше некому?

У меня от армии как-то всё осталось. У нас же там была ленинская комната (почему она так называлась?), мы там гладили, стрелки брюк утюжили.

С другой стороны, надо во всем искать плюсы. Сейчас вернешься домой, будет следующее мероприятие, а у тебя уже костюм, что называется, с иголочки.

Да, только я могу его опять забыть. (Смеется.)

Ну, может, это твоя изюминка.

Скорее рассеянность. Это расстановка приоритетов, потому что есть у меня такой момент — я копошусь очень много, такой вот недостаток.

Серёж, пусть этот недостаток будет твоей самой большой проблемой в жизни!

Спасибо за пожелание, Вадим. (Улыбается.)

Фото: Иван Пономаренко. Продюсер: Анастасия Сайфулина. Груминг: Александра Захарова/Max Factor