Стас Пьеха: «У меня не было перспективы, я не видел будущего»

Я знаю, насколько Стас закрытый человек, особенно в том, что касается его личной территории. Но всё состоялось! Я благодарен Стасу за наш разговор, в котором слышна откровенная исповедальная интонация, а это может позволить себе только тот, кто уверен в себе, у кого есть внутренняя сила. Именно таков Стас Пьеха сегодня, и обратной дороги, судя по всему, нет.

Стас, я вспоминаю нашу встречу полтора года назад в Лондоне на концерте Валерии. Я тебя поздравил c женитьбой и рождением сына. Ты сказал мне: «Спасибо, конечно, но жены у меня нет и сына тоже». Почему ты тогда всё скрывал? Это же такая радость: сын родился!

Знаешь, Вадим, мне кажется, что эта радость больше для близких. Делиться со всеми сокровенным мне всегда было боязно. Уверен, что по этому поводу чувства у людей могут быть абсолютно разные: и зависть, и неприязнь в том числе. Артисты довольно уязвимы: через нас проходит огромный поток энергии, и не всегда позитивной. Допустим, ты рассказываешь всей стране, что у тебя ребенок родился. И уже не через тебя, а через него идет этот разнородный поток. Я очень боялся этого, потому что меня в детстве «обнародовали» рано. Дома я не тусовался практически, мне там не нравилось, мне нравилось общаться с ребятами из подшефного нашей семье детского дома. У меня были друзья «на районе», я у них ночевал, мы вместе курили, пиво пили.

Бедная твоя бабушка!

Бабушка всё время была на гастролях. Мама уже работала в Москве, папа в Вильнюсе, он там и по сей день.

С отцом у вас близкие отношения?

Мы крайне редко общаемся, потому что он уехал, едва мне исполнился год. Иногда созваниваемся, иногда приходят открытки, виделись в прошлом году во время прибалтийских гастролей, но особенной связи у нас так и нет.

То есть ты с раннего детства был предоставлен самому себе.

Иногда приезжала Эдита. (Эдита Пьеха. — Прим. ОК!.)

В детский дом?

Нет, почему? Я к этому моменту всегда подтягивался домой. (Улыбается.) Иногда приезжала мама. Она всегда очень много работала и приезжала очень редко, реже, чем Эдита. Мы вместе хорошо проводили время, но это всё какие-то эпизоды. В детстве у меня не было ни женской, ни отцовской любви, не было поддержки. Я это компенсировал на улице, во дворе — как раз там я искал авторитеты. Какие-то девочки у меня были постоянно, я их менял, потому что не хватало мне одной, надо было больше, больше любви. (Улыбается). Мне всего было мало: мало хороших слов, мало признания, мало внимания. Дружбаны у меня были обязательно с богатым криминальным прошлым. Эти люди жизнь знают, казалось мне, и я относился к ним с уважением.

Интересно, а у твоей сестры Эрики было такое же вольное детство?

Нет, она жила не с нами, а только приезжала периодически. У нас разные отцы. Эрика жила с бабушкой и дедушкой по папиной линии. Она была хорошей девочкой, отличницей, занималась на фортепиано — играла Рахманинова с оркестром. Ей прочили большое музыкальное будущее. А я был абсолютный социопат, не хотел учиться вообще…

… и родственные связи для тебя ничего не значили. С сестрой тоже?

У нас в детстве сложно складывались отношения. Я ревновал к ней всех. Ведь когда Эрику привозили, она по понятным причинам пыталась за короткий период времени урвать побольше внимания: переодевалась в какие-то мамины платья, туфли, устраивала представления, а потом истерики и серьезные бунты. У нас и драки были жуткие. Вела она себя просто... отвратительно. (Смеется.) Потом какое-то время мы вообще не пересекались даже. Сплотились только тогда, когда она переехала в Москву. Потом я пошел на «Фабрику». Это было в 2004 году. Мне было двадцать три, Эрике восемнадцать. Я помню, она собирала мне тогда группу поддержки, рисовала плакаты гуашью — она хорошо рисует, впоследствии поступила в архитектурный.

А сейчас, насколько я знаю, Эрика твой администратор или директор.

Сестра моя правая рука. Она и художник по свету, и мой личный врач. Обычно перед концертом фониатр заливает на связки лекарство для восстановления голоса. Но когда ты на гастролях, с фониатрами везет очень редко: часто заливают незнамо что, иногда просто не попадают на связки, иногда вообще пьяные в хлам приходят. Вот однажды мы вместе с Эрикой пошли к фониатру, они долго говорили, как и что делать, и в итоге Эрика сделала всё правильно. Самое главное, что она мой директор, директор моего коллектива, и все дела по бизнесу я тоже полностью доверяю ей.

Давно вы вместе работаете?

Года полтора уже. У меня случился какой-то кризис среднего возраста, и было необходимо, чтобы мне кто-то помог.

А в чем выражался твой кризис, Стас?

Я и в больницу попал — невроз у меня был. Я вдруг обесценил полностью всё, что делаю. Я ведь, Вадим, не ту музыку делаю, которую люблю. Мне сказали, что то, что я люблю, никому не нужно. Я понял, что мне нужен близкий человек рядом, чтобы меня поддержал, потому что я не понимал, что делать. Поплыл просто, мне ничего не хотелось. Плюс наложились сложности в личных отношениях... У меня много лет была мечта заниматься наркологическими клиниками, но для этого была нужна команда, опыт. У меня всего этого не было. И вдруг как-то случайно нашлись люди и пошло-поехало.

Почему именно сестра тогда оказалась рядом? Или ты сам этого хотел?

Ну а кто еще? На самом деле я сейчас анализирую, что все директора, все, кто работает с артистами, это, как правило, люди наемные, люди, которые в любой момент, если им предложат чуть больше денег, могут уйти. За двенадцать лет гастрольной деятельности у меня такое было раз шесть. Директором может быть жена, но я считаю, что жену не надо вмешивать в свою работу. А сестра — это единственный, наверное, человек на свете, который мыслит так же, как ты: у нас одни и те же шутки, одни и те же понятия о музыке, об искусстве и так далее.

У тебя есть близкие друзья или ты такой затворник?

Не то чтобы я затворник, но мне очень тяжело долго с кем-то общаться, потому что постоянный контакт требует слишком больших энергозатрат. Я привык быть один: дома у меня часто бардак, бывает, голый хожу по квартире. Я люблю чувствовать себя свободно, чтобы при этом еще и творческий процесс не прекращался, — я постоянно что-то пишу, сочиняю. Когда дома кто-то бегает, кричит, по телефону разговаривает постоянно, требует от меня обратной связи, я теряюсь, я не могу ничего делать.

А как же семейная жизнь, которая, пусть втайне от посторонних, но все-таки у тебя началась?

На сегодняшний день я не научился пока всё это совмещать. У меня всегда были отношения, но они меня останавливали в росте — и в творческом, и в духовном. Я понял, что мне надо еще дозреть немного, чтобы по-настоящему быть готовым к отношениям. А пока у меня такой готовности нет, и я понимаю, что лишь обижаю жену тем, что всё время прошу: «Пожалуйста, посиди в комнате, мне надо поработать» или «Давай поживем отдельно чуть-чуть, потому что мне нужно сделать новую программу». Тут нет ничьей вины.

Вы с женой расстались?

У нас с Наташей очень хорошие отношения, хотя семья и не сложилась. Но зато у нас есть замечательный плод любви. И Петю я стараюсь видеть так часто, как только могу. А вот Наташа молодец: успевает и мамой быть (хотя главный приз уходит бабушке Ире), и учиться, и развиваться, и работать...

Сколько лет сыну?

Ему два года и три месяца. Я всегда знал, что если будет мальчик, то назову его Петром. Во-первых, у меня папа Пятрас, то есть по-русски Пётр. Плюс Санкт-Петербург, где сын живет, опять-таки Пётр Первый... Апостол Пётр ключи от рая держит, я всегда об этом знал, и если получится туда попасть, то точно мне откроют.

Стас, а ты чувствуешь в сыне продолжение себя? Какую-то связь с ним на энергетическом уровне? Или пока рано про это говорить?

Я пока не могу в нем что-то уловить, плюс мы не так много общаемся. Мне он больше напоминает Наташу, хотя она считает, что, наоборот, сын больше на меня похож. Мне кажется, что года через три-четыре уже можно будет о чем-то таком говорить уверенно. Свой долг перед сыном я вижу в том, чтобы его не прозевать, как меня в свое время немножко упустили. Мы же обычно даем детям то, что получили сами. Я не хочу для него своего детства. Я всю жизнь сам искал любви, пытался ее нащупать. Я очень надеюсь, что мы с Петей будем активно взаимодействовать и он не станет искать авторитеты на улице. Пока моя задача — содержать семью. Петя скоро уже должен заговорить, уже буквально пытается что-то сказать, но пока у него не получается, и поэтому он заводится, начинает ускоряться и агрессивно реагирует. (Улыбается.) А вот недавно я приехал в Питер, Петя подошел ко мне и сказал: «Папа». Впервые! Он меня не видел месяц до этого. А тут сказал «папа» и приобнял. И мне так тепло стало, я как будто только в этот момент почувствовал, что это мой сын. До этого я пытался принять, что этот кто-то бегающий — мой сын, ну а тут прям прочувствовал.

Замечательно… Послушай, ты сказал, что у тебя был кризис, что ты разочаровался в себе, в своем деле. Это было впервые в твоей жизни? Просто я помню, как Дима Винокуров, известный мастер по прическам, говорил, что из тебя мог бы получиться первокласcный стилист. Значит, уже был поворот судьбы. Как вообще случилось, что ты стал заниматься парикмахерским искусством?

Я как-то много лет стеснялся об этом вспоминать, а сейчас не стесняюсь. Это было году в 98-м. Я приехал в Москву к маме, уже натусовавшись в Питере, и меня посадили под домашний арест, чтобы я не безобразничал, не гулял, не ломился на Ибицу или на Казантип. Мне было семнадцать лет. Мама сказала, что мне нужно чему-то научиться, поскольку единственное, чем я был занят, — писал какие-то песенки под гитарку. Мама предложила выучиться на парикмахера. Мне было настолько всё равно, что я решил попробовать. Я окончил испанскую парикмахерскую школу. Там было классно: постоянно приходили новые модели, я со всеми знакомился, общался. А если сделал кому-то удачную прическу, то можно и на чай, на кофе пригласить. Я этим пользовался, мне всё очень нравилось. Да и получалось у меня неплохо. Помню, как мы с Димой Винокуровым готовили мне на экзамен вечернюю прическу: вместе придумали конструкцию, и я сам лично, практикуясь на модели, за четыре с половиной часа, использовав два с половиной баллона лака и килограмм шпилек, сделал эту прическу просто на десятку. Мне до сих пор преподаватели не верят, что я сам всё сделал. Обидно. (Смеется.)

Но потом ты понял, что парикмахерское искусство все-таки не для тебя.

Где-то года через полтора я это понял. Я работал в лаборатории Wella ассистентом тренера по парикмахерскому искусству и подрабатывал на дому. Потом появился Сергей Зверев, начался этот шум вокруг него, какое-то хабальство, шуточки бесконечные, в том возрасте мне было это не по силам понять. Мне не хотелось с этим ассоциироваться. Сейчас-то я Серёгу знаю. А тогда я думал: «Куда я попал? Что это?» Я свалил, понял, что это не моя профессия. Она на самом деле не моя. Она нужна была мне, чтобы научиться что-то делать руками. Это была хорошая мамина задумка. И тогда же у меня потихонечку пошли дела с музыкой: я занимался в Гнесинском училище эстрадно-джазовым вокалом. Постепенно перекочевал в кабак — пел по вечерам. Днем ко мне девушки приходили — я их стриг и красил, а вечером пел в кабаке. Потом я попал в один коллектив, в другой, попал в «Экспо» — придворный коллектив «Экспоцентра». В результате парикмахерское дело забросил вообще...

...и решил всерьез заняться музыкальной карьерой.

Я хотел музыкой заниматься. Ходил на кастинги, к продюсеру Шпигелю даже ходил... С Пелагеей работал какое-то время, в народных костюмах выступал, научился у нее играть на перкуссии. Это продлилось, наверное, тоже около года. А потом я снова оказался в тупике, в казино стал зависать постоянно. Какие-то деньги заработал — и сразу там их оставлял. Я постоянно искал какой-то экстрим, мне постоянно чего-то не хватало. Когда меня в Англию отправили учиться, я там подворовывал в магазинах...

То есть как подворовывал?!

У меня фетиш такой был. Причем мне ничего не нужно было, у меня были деньги, чтобы это купить. Был чистый кайф прийти в магазин, надеть на себя три пары штанов и выйти. Мне было девятнадцать тогда. В детстве я в разных американских скаутских лагерях был, по обмену ездил. И тут, чтобы как-то вернуть знание английского, меня отправили в Гилфордский колледж под Лондоном. Вот там, помимо того что я учился и крутил романы с итальянками, я сколотил банду — мы воровали в магазинах очень жестко. Мой портрет, оказывается, был уже развешен повсюду, а я узнал об этом, только когда уезжал из Англии.

Страсти какие!

Но я отвлекся. Я говорил о том, что к двадцати годам пришел к тому, что у меня не было ни нормальной работы, ни бабок, а я хотел быть рок-звездой, как Боно.

И за этим ты пошел на «Фабрику звёзд»?

Я пошел туда от безысходности. Мне «Фабрика» особенно не была близка. С мечтами-то о славе U2. (Улыбается.) Я чуть не уехал жить к подруге в Майами, как вдруг Женя Орлов, продюсер «Сливок» и «Отпетых мошенников», предложил маме отправить меня на кастинг «Фабрики-4». Помню, он предупредил: «Пусть не боится, очередь будет большая».

Не испугался?

Я простоял около пяти часов. Жутко волновался, на первом кастинге было несколько тысяч человек. К отбору я был уже просто никакой — вареный, сонный. Что я пел там? Какую-то ерундистику: джазовый стандарт, песню группы 5’Nizza — мне она очень нравилась. Дальше начались кастинги каждый день. Я помню все эти жуткие «Уйдите. Войдите в кадр. Уйдите. Возвращайтесь». Я думал: «Что это такое? Как свиней каких-то мотают туда-сюда». И через неделю мне сказали: «Всё, собирай вещи. Ты принят». Я еще долго не мог поверить, что меня в итоге отобрали из тысяч других.

Тогда у тебя повысилась самооценка?

Конечно. Я помню, у меня тогда была супермодная на тот период стрижка: горшок типа Мирей Матье. Это был писк, только мажоры ходили с такими стрижками. Конец 2003 года. Я качнулся, в солярий сгонял, купил на последние деньги всё самое модное и уехал на «Фабрику». Меня там сначала вообще-то не разглядели. Это же как сериал, где есть определенные типажи: вот хороший человек, вот такой-то человек, а вот мажор Пьеха.

Почему тебя так воспринимали? Ты вел себя соответствующим образом?

Меня позиционировали как мажора — в телевизионном сценарии. А я мажором-то и не был, я был гопота питерская. Никогда у меня не было мажорских возможностей и таких бабок, пока я их сам не начал зарабатывать. Но меня позиционировали как отрицательного героя: симпатичный, спортивный, девкам нравится, но, вообще-то, плохой. Показывали в эфире только самые худшие мои проявления, где я с кем-то поругался, послал Дубцову и так далее. Меня даже собирались слить — мой рейтинг сильно упал, но тут мы с Витей Дробышем сделали мне номер с легендарным Кеном Хенсли из Uriah Heep, потом еще один хороший номер, потом еще. У меня только со второй половины «Фабрики» пошел подъем. Это удивительно и судьбоносно: человек поверил в меня, когда я сам не верил, не оставил меня в тяжелые времена. Когда суды, неприязнь и прочее... Дробыш был и отцом, и братом, и творческим двигателем. На сегодняшний день это безусловная благодарность и родственные чувства... Безусловные, как у самых близких.

Послушай, а зачем тебе вообще нужно было идти такой сложной дорогой? Эдита Станиславовна, твоя знаменитая бабушка, наверняка могла помочь открыть все двери.

Нет, это миф. Эдита никогда ни с кем не дружила. То есть ее уважали, про нее всегда хорошо говорили, но у нее не было дружеских отношений в шоу-бизнесе. Она считала, что шоу-бизнес и эстрада настолько разные вещи, что их не надо смешивать. Попросить кого-то за меня она не могла, это было выше ее возможностей и ее принципов. Денег у нас, вопреки всем байкам, тоже не было, никто ничего в меня не вкладывал, и слава богу. Я всего добился сам.

Может, с фамилией Пьеха было и не так сложно всего добиться самому. Ты же не носишь, например, фамилию отца, которого мало кто знает.

Фамилию бабушки мне дали, когда мне было семь лет, потому что не осталось, кроме нее, Пьех и кто-то должен был продолжать род. Хотя ты прав, Вадим. Есть очень много предубеждений, что у меня точно всё на халяву, — мол, за него заплатили. Я поначалу переживал, напрягался, доказывал, что всё не так. Но в какой-то момент понял, что это совершенно бесполезно контролировать. Как только я перестал реагировать на этот троллинг, разговоров на эту тему стало меньше. Сейчас в моем блоге в Instagram, может, раз в месяц появляется один комментарий: «Фу, бабушкин внучок». И всё.

Зато сегодня у тебя есть своя стабильная аудитория. Сейчас ты доволен своей жизнью?

Люди стали ходить на мои концерты, им интересно. Вроде по телику не особо показывают, но я постоянно гастролирую. Сто двадцать концертов в год.

Неплохой результат.

Просто я стал практиковать в жизни принцип действия, а не фантазий и одержимости. Всё, перед чем я не бессилен в этой жизни, — это мои слова и мои поступки. Я как-то это принял и просто каждый день что-то делаю. Сегодня вот съездил сделал новую аранжировку. Раньше я постоянно думал: «Боже, как я всё успею? Нет, лучше отлежусь-ка дома, отсижусь». Сейчас я просто всё делаю, несмотря ни на что...

Плюс сестра, которая тебя во всём поддерживает.

Я понял, что хочу делать то, что мне нравится, а не то, что понравится кому-то. При всей любви и огромном уважении к Вите Дробышу, без которого ничего бы в моей жизни не было, получается чужая история — чужие тексты.

Теперь ты пишешь тексты сам?

Я стараюсь писать сам. Я из поэта (улыбается), из того, кто пишет стихи, стараюсь переделаться в песенника. Я очень прошу Бога, чтобы всё срослось. Мы сейчас с коллективом немного меняем направление и аудиторию. Потому что в этом году — благодаря сестре, благодаря смене коллектива и вообще некой революции — я в концертную программу включил много своих песен, включил много того, что давно мечтал спеть. Второй сборник стихов выпустил, сейчас третий уже готовлю.

Высокая продуктивность, Стас. И всё же ты продолжаешь ощущать себя одиноким волком.

Не то чтобы я одинокий волк... Просто я, повторяю, должен созреть для того, чтобы не быть одиноким. Потому что, Вадим, одинокий волк в шестьдесят лет — это уже одинокий пес. (Улыбается.)

Еще ты бизнесом занялся, открываешь свою клинику.

Надеюсь, что скоро мы закончим там ремонт.

А почему, кстати, клиника наркологическая?

Потому что я родом из Петербурга 80–90-х, и всё, что происходило вокруг, — это вечеринки, наркотики, их употребляли абсолютно все.

Ты тоже?

Я в том числе. Просто кто-то выбрался, а кто-то нет. Кто-то умер, кто-то сел в тюрьму, а кто-то стал человеком. Я долго пытался в себе разобраться, пытался понять, чего мне так не хватает в этой жизни. Психологией занимался какое-то время, ездил на конвенции, встречался с докторами. И в какой-то момент мне показалось, что я могу быть полезен именно в этой проблеме. Потому что я знаю, что это такое. Наркотики — это верхушка айсберга, а внизу спрятаны детские страхи, комплексы, дефекты характера. Наша клиника не просто лечебное заведение, в котором тебе детокс сделают — и иди дальше, бухай и употребляй наркотики. Наша клиника больше про то, что и дальше есть позитивный путь, есть жизнь после лечения, чистая жизнь. Нормальная, полная здравомыслия.

Мне нравятся, Стас, твои размышления, твой поворот судьбы... Тебе тридцать пять лет, а ты выглядишь намного моложе. Это внешне. Внутренне ты уже другой.

Насчет внешности — это, наверное, генетика. Эдита в пятьдесят на тридцать пять выглядела. Мне кажется, что первые лет семь работы в качестве артиста я какой-то замороженный был. Просто выходил, пел, записывал песни. Но не было перспективы, я не видел будущего. Сейчас я всё это вижу. Я начал жить по принципу: «всё происходит только сегодня, только здесь и сейчас». Вчера уже нет, а завтра может и не быть. Так что надо многое успеть. У меня появилась концепция будущего, я знаю, чего хочу. При этом я понимаю, что может получиться и не так, как я хочу, и не боюсь этого.