Сергей Гармаш

Мы встречаемся с Сергеем Леонидовичем в Болгарии на детском кинофестивале «Алые паруса» накануне его дня рождения — 1 сентября. «Я в детстве очень не любил свой день рождения, — признается актер и хитро щурит зеленые глаза. — А все потому, что надо было собираться в школу, и насладиться своим праздником в полной мере мне не удавалось». Мы идем по главной улице Албены, и отдыхающие, заслышав низкий хрипловатый голос Гармаша, оборачиваются на нас. Уже через минуту актер стоит в окружении поклонников и раздает автографы. «Надо купить бейсболку», — резюмирует он, и мы сворачиваем в безлюдный переулок. У Гармаша поминутно звонит телефон: коллеги назначают встречи и обсуждают планы, режиссеры предлагают роли... Он живет по четкому графику, который держит в голове. Рабочие вопросы решает стальным, не терпящим возражений голосом. И только когда звонят близкие, Сергей Леонидович разговаривает с ними с особой теплотой и нежностью. Выключив телефон, Гармаш говорит: «Звонила дочка. Я ее зову Епиходов 22 Несчастья. С ней все время что-нибудь да происходит. Сейчас, говорит, что-то разбила».
Забавно! Дочка пошла по вашим стопам?
Да. Даша студентка, но она уже работает в одном проекте кинокомпании 20th Century Fox.
У вас такая разница между первым и вторым ребенком...
Да, дочке 22 года, а сыну Ване всего четыре. Вы не представляете, какое это было для нас счастье, когда мы с женой узнали, что у нас будет ребенок! В зрелом возрасте это иначе воспринимается, чем в молодости.[0]
У вас, наверное, были потрясающие молодость и детство…
Это точно! Наша семья жила в Херсоне. Вот мы идем сейчас вдоль берега моря, а я вспоминаю, как в детстве дед будил меня рано утром и говорил: «Сынка, вставай — ветер». Я, сонный, вылезал из кровати, и мы с друзьями шли прочесывать пляжи. После сильного ветра в раздевалках на пляже можно было найти много монет. Мы собирали их до полудня, а потом, счастливые, уходили домой с полными карманами мелочи.
У вас были строгие родители?
Скорее справедливые. Расскажу вам одну историю. Мой отец работал водителем ЛАЗа и возил туристов по всему Крыму. Я как-то напросился вместе с ним в поездку. Когда мы приехали в дендрарий, я увидел магнолию и был совершенно сражен ее красотой. Ее маслянистые листья и яркие цветы меня пленили, и я решил тайком сорвать цветок и привезти его в подарок маме. Но отцу, понятное дело, я сказать об этом не мог и потому решил действовать тайно. Я аккуратно сорвал цветок, замотал его в тряпку и закинул в автобус. Когда мы возвращались в Херсон, напарник папы заметил: «Пахнет магнолией». Отец резко остановил автобус и в дальнем углу салона обнаружил припрятанный мною цветок. Начался допрос с пристрастием. «Кто это сделал?!» — гремел отец на весь автобус. Я тихо сознался, и дома отец устроил мне знатную порку.
Частенько вам так попадало от родителей?
Хватало. Особенно отец лютовал, когда узнал, что я неделями прогуливаю школу и пропадаю в цирке шапито.
Вы хотели стать циркачом?
Нет, меня завораживала их жизнь. В наш город часто приезжал шапито, и циркачи постоянно квартировали у нас. Как-то поселилась у нас семья эквилибристов, и я сдружился с их сыном, который со мной в один класс пошел. Я забросил школу, дневал и ночевал в шапито: кормил животных, наблюдал за их жизнью, которая, естественно, была интереснее уроков.
Вы еще в детстве решили стать артистом?
На самом деле я собирался поступать в мореходное училище, но моя мама, когда я был на соревнованиях, отвезла мои документы в Днепропетровское театральное училище. Это была ее собственная интуитивная инициатива. Становиться артистом я совсем не собирался. Наверное, потому и поступил, что не было никакой ответственности. Мне было интересно, не более того. Хотя по прошествии времени могло показаться, что все было предрешено. Например, в детстве отец научил меня играть на гитаре, и в дальнейшем мне это очень пригодилось. Еще я всегда легко запоминал стихи и отрывки текста. И когда мой дядя брал меня с собой кататься на велосипеде и декламировал мне Есенина, я потом легко мог воспроизвести стихи по памяти. Видимо, это были какие-то маячки, которые должны были меня направлять...
Мистика какая-то!
О чем и речь! Вообще-то, я далекий от мистики человек. Но четыре года назад со мной произошел совершенно необъяснимый случай. Дело было на съемках фильма Сергея Соловьева «Анна Каренина». Мы снимали в Ясной Поляне сцену после объяснения Левина (которого играл я) и Китти. В какой-то момент у нас сломалась камера. Соловьев попросил подождать, когда из Москвы привезут другую, и доснять этот эпизод. А ждать-то долго: три часа ехать оператору до Москвы и три часа обратно. Ну, делать нечего, мы сели ждать. Наступил вечер, и вдруг я заметил, что пространство изменилось и комнаты стали другими. Шутка ли, я весь день провел в усадьбе, ходил по этим коридорам, а теперь просто не узнавал их! Мы присели с Соловьевым на диван и помолчали несколько минут. А потом он заметил, что мы молчим с ним уже два часа… Так время там потерялось! Я рассказал этот случай режиссеру Анджею Вайде. Он выслушал меня и сказал: «Я тебе верю, так как однажды мой друг, директор Лувра, открыл мне ночью двери музея. Я бродил по Лувру и видел, как теряется время и изменяется пространство…»

ПОЛНОЕ ИНТЕРВЬЮ ЧИТАЙТЕ В ПЕЧАТНОЙ ВЕРСИИ ЖУРНАЛА ОК!