Максим Суханов
«Мне интереснее быть одному»
Дмитрий Журавлев
Максим Суханов — один из самых мощных и необычных артистов на нашей сцене. Он гармоничен и противоречив одновременно: рассудительный деловой человек и прекрасный актер, разборчиво, по крупицам собирающий авторский багаж своих ролей в театре,
кино и независимых проектах и уже 27 лет служащий в родном Вахтанговском. Закрытый и сдержанный в жизни, на сцене он повелитель энергетических вихрей, обладающий особым сценическим даром — возвращать нашим сбившимся жизненным настройкам
их изначальные «заводские» характеристики
В сентябре на экраны выходит фильм «Орда», который получил приз за лучшую режиссуру на Московском кинофестивале. Вы играете в нем главную роль — митрополита Московского Алексия. Что было для вас главным в вашем герое и в картине в целом?
Прежде всего прекрасный сценарий, написанный Юрием Арабовым, и режиссер Андрей Прошкин, с которым мы провели не один вечер в беседах о материале еще до того, как начались съемки. Несмотря на то что эту картину можно назвать исторической, неинтересно было бы ею заниматься, если бы она не затрагивала больные современные вопросы. Самое замечательное в моем персонаже — он, как человек верующий и прогрессивный, способен на гражданский поступок. «Один в поле воин»: человек в состоянии противостоять злу, темноте и изменить мир, если его намерения светлы.
Когда работа уже сделана, что или кто является для вас критерием, как вы оцениваете итог?
Я доверяю своему вкусу. Еще в моей профессии невозможно не доверять режиссеру, с которым работаешь, — в большой степени именно он является критерием, «глазом» со стороны. Есть люди, к мнению которых прислушиваешься. Но это вербальная сторона. Есть и другая: когда я выхожу на сцену, я чувствую энергообмен с залом. Не помню, чтобы когда-то происходил коллапс во время спектакля или какой-то длительный коллапс внутри меня — чтобы вдруг что-то в сцене перестало быть мне любопытно.
Когда-то вы рассказывали, что по цвету, по ауре зрительской аудитории можете определить изменения, происходящие с ней. Вы и сейчас видите в зале фиолетовые протуберанцы на красно-оранжевом фоне?
Цвет всегда существует. Или почти всегда. Думаю, что ни одно действие, связанное с энергией, не может быть бесцветным. Вот о каком-то превалировании цвета, как тенденции, сегодня сказать не могу.
А общаясь с людьми в обычной жизни, вы «включаете» это свое умение?
Нет, круг общения я интуитивно выбираю: если мне приятен человек — общаюсь с ним, неприятен — не общаюсь. Но уж точно не по цветовым гаммам!
Максим, я знаю вашу легенду о поступлении в театральный институт с целью откосить от армии, но, честно говоря, не очень в нее верю. Имея «в анамнезе» бабушку и дедушку, учившихся у Мейерхольда, сложно не унаследовать от них интерес к театру…
Но я действительно не собирался становиться актером! Я занимался музыкой, играл в группе и планировал связать свою жизнь с этим. Почему же тогда вы этого не сделали?
Как-то не получилось. Я не поступил в музыкальное училище и стал поступать в театральное. По этому поводу не было серьезного семейного совета за столом. Я свободно существовал и достаточно легкомысленно принимал решения, по наитию.
И тем не менее я знаю, что вы были очень близки со своей бабушкой — Верой Ивановной Буреевой. Ей вы посвятили свою работу в фильме Ренаты Литвиновой «Богиня…». У меня сложилось ощущение, что незримая связь между вами сохраняется и после ее ухода.
Конечно, связь есть, тем более что это человек близкий. Я с бабушкой жил достаточно долго. И общение у нас было разным — и легким, и не очень. А посвящение для меня связано с тем, что бабушка очень хотела быть актрисой, но, к сожалению, у нее это не получилось.
Но ведь она училась у Мейерхольда.
Да, но прежде всего актером Мейерхольда был мой дедушка — Константин Бузанов. Он снялся у Михаила Ромма в «Мечте» — неизвестно, как бы сложилась его творческая биография, если бы он не погиб на фронте. А бабушка была в расцвете сил, но, после того как произошла трагедия с этим театром и потом уже с дедушкой, со сценой у нее не получилось… И в этом смысле ее судьбу можно назвать трагической.
Рубеж ХIХ–ХХ веков был богат великими театральными идеями — Станиславского, Мейерхольда, Вахтангова, Таирова. Театральный ренессанс повторился в 60-е годы прошлого века, когда новые режиссеры — Эфрос, Ефремов, Любимов — повели актеров за собой. А сейчас, похоже, процесс свелся к частным контактам режиссера с одним или несколькими актерами. Неужели в современной театральной жизни уже невозможны такие всплески?
Мы не можем такие вещи прогнозировать, и никакого алгоритма тут быть не может. Возможно, сейчас театр стремится отгородиться от лживости, цинизма, от чего-то несущностного, от псевдоискусства. Поэтому и не происходит такого рода всплесков. Но думаю, что это не навсегда.
А сегодняшние зрители, не слишком ли они измучены бесконечными антрепризами? Они не разучились воспринимать неоднозначные вещи?
Знаете, мне кажется, что неплохо было бы создавать… «институты» для зрителей. Для того чтобы они умели отличать одно от другого. Собирать людей, неравнодушных к театру, так же, как я знаю, сейчас школа Макгаффина собирает людей, неравнодушных к кино. Их приглашают на лекции, мастер-классы, рассказывают о том, из чего складывается кинопроцесс. И слушатели задают вопросы. Им интересно не просто прийти на какой-то фильм, а знать, как он делался. Хотелось бы, чтобы зрители шли так и на спектакль, хотя бы понимая, с помощью каких рычагов нужно к нему подключаться! Чтобы умели отличать театр миниатюр от драматического театра или концерта. Это важно. Иначе всё нехорошее, низкого уровня, из телевизора в конце концов осядет в головах зрителей — которые, вполне возможно, никогда не были в театре — как представление о том, что и театр тоже существует для поверхностных развлечений.
Что же получается — искусство говорит на таком языке, который сначала нужно выучить?
Любой язык нужно учить! И в любом языке есть простые и сложные вещи. Если вы хотите приобщиться к чему-то новому, нужно делать над собой усилие. Всё, что происходит без усилий и преодолений, к искусству и к его восприятию, мне кажется, не имеет никакого отношения.
Если на спектакль придет обыкновенный человек — открытый, но недостаточно подготовленный, вы достучитесь до него?
Я-то всё равно буду стараться играть для него, как и для другого, искушенного. Но всё зависит от самого человека — как он будет подключаться к тому, что происходит на сцене. Если он пришел в театр с определенной установкой и будет подключаться рассудком — это одно. А если он эмоционально открыт, ему интересно всё новое и он начнет подключаться сердцем, то его ждет большое удивление, и прежде всего от самого себя.
Вы ходите в ваш театр на показы молодых артистов? Как оцениваете их уровень? Сравниваете с тем, что было раньше?
Я никогда ничего и никого не сравниваю! Просто в единственный настоящий момент смотрю, нравится мне это или не нравится. Я никогда не говорю: «А вот было раньше… Вот я помню…» Нет-нет, это ужасно!
Но когда вы встречаетесь с этими ребятами на сцене, вы же можете судить?
Могу. Среди них разные есть. Есть, как мне кажется, очень активные и интересные, а есть и абсолютно бесцветные. Но так было всегда.
А вы уже встречались на сцене с дочерью Василисой, которая теперь работает с вами в Театре Вахтангова?
Да, она ввелась в «Сирано де Бержерак» на небольшую роль.
И какие ощущения? Можете абстрагироваться от того, что вы папа?
Могу, абсолютно. Я даже от себя могу абстрагироваться! Когда смотрю фильм, в котором играю, — абстрагируюсь.
Редкое качество для актера! А ведь вы актерскую карьеру прочили скорее как раз второй своей дочери — Софье.
Да, но она пока ищет себя. Она очень хорошо рисует, занимается дизайном, администрированием проектов — всё равно хочет пойти в творческую сторону. А в артистическую что-то совсем не хочет. Хотя я вижу: она могла бы быть интересной. Но пока она это сама не почувствует — не заставишь ведь. А Василиса, кстати, очень активно занялась фотографией и, может, даже захочет пойти еще учиться.
А вам самому — признанному актеру — хочется сегодня научиться чему-то новому? Я говорю не о совершенствовании в профессии, а совсем о посторонних вещах — скажем, писать картины или кататься на коньках.
Сегодня мне нравится изучать английский и немецкий языки. Еще не знаю, для чего конкретно они мне пригодятся, но захотелось, мне это интересно.
Вы не светский человек. Вас редко можно увидеть там, где люди, как сегодня принято говорить, тусуются. Порой кажется, что в одиночестве вы нуждаетесь больше, чем в обществе кого бы то ни было…
Мне интереснее быть одному. Или с каким-то человеком, которого я с интересом буду слушать. Что касается общества как времяпрепровождения, отдыха, я не чувствую это своим. И никогда не чувствовал.
А ездить, путешествовать любите?
Ездить очень люблю — на машине. Иногда нравится и путешествовать.
Где вы черпаете энергию? Как сбрасываете накопившуюся усталость?
Она сама как-то сбрасывается, я ничего особенного не предпринимаю. Могу поменять местонахождение, сменить ритм существования — я имею в виду и скорость передвижения, и количество обдумываний за долю секунды. Потом — чтение, которое не всегда возможно, когда много работы.
А к природе у вас какое отношение? Вы не из тех, кого можно представить в палатке, в лесу, у костра.
Терпеть не могу палатки, лес с людьми в палатках, гитары, водку, слезы! То есть сам по себе лес мне нравится, но вот это желание пещерного фитнеса — совершенно не мое.
А к непещерному как относитесь?
Плаваю с удовольствием. На велосипеде езжу.
Вернемся к творчеству. Вашим первым опытом работы с художественным руководителем Театра им. Вахтангова Римасом Туминасом стал спектакль «Ветер шумит в тополях». Но ведь он предлагал вам роль Астрова в «Дяде Ване». Почему вы отказались?
Не случилось. Такой у меня был период, наверное. Сложно однозначно ответить почему. Вроде бы и роль интересная, и драматург первой величины, и режиссер несомненно талантливый человек, но так обычно бывает, когда не чувствуешь своего собственного высказывания через этот образ.
А если бы вам сейчас снова предложили этот материал, вы бы опять отказались?
Не знаю...
То есть решение было связано с конкретным эмоциональным состоянием?
Конечно. Думаю, не каждый режиссер может сразу объяснить, чего он хочет, ведь у него тоже существует долгий процесс вынашивания и спектакля, и ролей. И даже если он всё объяснит, это вовсе не значит, что ты мгновенно почувствуешь озарение и твое мнение переменится.
Вы служите в Театре Вахтангова с 1985 года. Как это сочетается с вашим свободолюбием и актерской разборчивостью? 27 лет в коллективе, который в начале вашей карьеры обсуждал на собрании, можно вам ходить в красных джинсах или нет?!
Всё меняется. Когда серьезные люди собирались и с серьезным же видом обсуждали вопрос о красных джинсах, было очень забавно и весело. Мне это никакого ущерба не нанесло. И в дальнейшем я соглашательством себя не разрушал. У меня тоже есть система аргументов, которую трудно перекрыть другими аргументами. Творчество невозможно, когда человек несвободен в своем выборе. Вообще лучше работать с людьми, которые добровольно что-то делают, иначе никто никакого удовольствия не получит, и прежде всего тот, кого — в кавычках — мы можем назвать «тираном». Ну какое удовольствие человек может получить от людей, насильно приведенных в его проект?
А может ли актер Максим Суханов отказать своему любимому режиссеру Владимиру Мирзоеву и не согласиться на предложенную им роль, как он поступает с другими? Ведь у вас за все годы не было таких ситуаций?
Почему? Были. Только сейчас даже не вспомню, о чем шла речь… Такое может произойти, но крайне редко. Ведь материал для работы Мирзоев выбирает невероятно тщательно.
Но что должно случиться? Ведь вы так творчески близки — по языку, по мироощущению.
Да, мы близки, но не обо всех произведениях одного мнения. Конечно, есть большая доля совпадений — это несомненно. Но случаются и разночтения.
Ваша последняя совместная работа — фильм «Борис Годунов», где вы играете заглавную роль. Я посмотрела его в Интернете — признаться, с некоторой опаской. Но фильм меня потряс. Скажите, у картины была хоть какая-то прокатная история?
Он имел небольшую прокатную историю, потому что для большого проката у нас не было денег на рекламу. Практически, кроме интернет-рекламы и каких-то плакатов рядом с кинотеатром, рекламы и не было никакой. Но он шел в «Художественном», «Пионере», «Победе», в «Пяти звездах», в Петербурге было несколько кинотеатров, в Якутии, в Екатеринбурге, Челябинске… Мы называем это театральным прокатом. И вполне возможно, что это формула будущего: показывать фильм интересующимся кино людям в течение длительного времени, но два раза в неделю. Мы, кстати, ездили на эти показы и оставались после сеансов на обсуждение с публикой.
То есть вы готовы принимать участие в том самом образовании публики, о котором говорили?
Конечно! Силы пока есть и желание тоже. Я привык считать, что, если человек о чем-то спрашивает, значит, его действительно это очень интересует. В Петербурге в ДК «Выборгский» после окончания фильма не ушел почти ни один из двух тысяч человек. Интересные люди задавали интересные вопросы. Мы сидели и разговаривали…
Максим, а если сейчас мысленно вернуться к тому моменту, когда вы только начинали учиться на актера, думая о своем будущем, вы представляли такой путь?
Я вообще ничего не предполагал. Но был спокоен. Может быть, как-то даже легкомысленно спокоен. Никуда не стучался, не рвался.
Откуда такая уверенность? Вы верите, что нас что-то или кто-то ведет по жизни?
Конечно, ведет. Несомненно. Мы никуда не можем деться от космоса. Мы с ним очень связаны. И всё то, что находится здесь, рядом, и всё то большое, что есть в космосе, влияет на нас.
Читайте полную версию интервью в журнале ОК! №37
кино и независимых проектах и уже 27 лет служащий в родном Вахтанговском. Закрытый и сдержанный в жизни, на сцене он повелитель энергетических вихрей, обладающий особым сценическим даром — возвращать нашим сбившимся жизненным настройкам
их изначальные «заводские» характеристики
В сентябре на экраны выходит фильм «Орда», который получил приз за лучшую режиссуру на Московском кинофестивале. Вы играете в нем главную роль — митрополита Московского Алексия. Что было для вас главным в вашем герое и в картине в целом?
Прежде всего прекрасный сценарий, написанный Юрием Арабовым, и режиссер Андрей Прошкин, с которым мы провели не один вечер в беседах о материале еще до того, как начались съемки. Несмотря на то что эту картину можно назвать исторической, неинтересно было бы ею заниматься, если бы она не затрагивала больные современные вопросы. Самое замечательное в моем персонаже — он, как человек верующий и прогрессивный, способен на гражданский поступок. «Один в поле воин»: человек в состоянии противостоять злу, темноте и изменить мир, если его намерения светлы.
Когда работа уже сделана, что или кто является для вас критерием, как вы оцениваете итог?
Я доверяю своему вкусу. Еще в моей профессии невозможно не доверять режиссеру, с которым работаешь, — в большой степени именно он является критерием, «глазом» со стороны. Есть люди, к мнению которых прислушиваешься. Но это вербальная сторона. Есть и другая: когда я выхожу на сцену, я чувствую энергообмен с залом. Не помню, чтобы когда-то происходил коллапс во время спектакля или какой-то длительный коллапс внутри меня — чтобы вдруг что-то в сцене перестало быть мне любопытно.
Когда-то вы рассказывали, что по цвету, по ауре зрительской аудитории можете определить изменения, происходящие с ней. Вы и сейчас видите в зале фиолетовые протуберанцы на красно-оранжевом фоне?
Цвет всегда существует. Или почти всегда. Думаю, что ни одно действие, связанное с энергией, не может быть бесцветным. Вот о каком-то превалировании цвета, как тенденции, сегодня сказать не могу.
А общаясь с людьми в обычной жизни, вы «включаете» это свое умение?
Нет, круг общения я интуитивно выбираю: если мне приятен человек — общаюсь с ним, неприятен — не общаюсь. Но уж точно не по цветовым гаммам!
Максим, я знаю вашу легенду о поступлении в театральный институт с целью откосить от армии, но, честно говоря, не очень в нее верю. Имея «в анамнезе» бабушку и дедушку, учившихся у Мейерхольда, сложно не унаследовать от них интерес к театру…
Но я действительно не собирался становиться актером! Я занимался музыкой, играл в группе и планировал связать свою жизнь с этим. Почему же тогда вы этого не сделали?
Как-то не получилось. Я не поступил в музыкальное училище и стал поступать в театральное. По этому поводу не было серьезного семейного совета за столом. Я свободно существовал и достаточно легкомысленно принимал решения, по наитию.
И тем не менее я знаю, что вы были очень близки со своей бабушкой — Верой Ивановной Буреевой. Ей вы посвятили свою работу в фильме Ренаты Литвиновой «Богиня…». У меня сложилось ощущение, что незримая связь между вами сохраняется и после ее ухода.
Конечно, связь есть, тем более что это человек близкий. Я с бабушкой жил достаточно долго. И общение у нас было разным — и легким, и не очень. А посвящение для меня связано с тем, что бабушка очень хотела быть актрисой, но, к сожалению, у нее это не получилось.
Но ведь она училась у Мейерхольда.
Да, но прежде всего актером Мейерхольда был мой дедушка — Константин Бузанов. Он снялся у Михаила Ромма в «Мечте» — неизвестно, как бы сложилась его творческая биография, если бы он не погиб на фронте. А бабушка была в расцвете сил, но, после того как произошла трагедия с этим театром и потом уже с дедушкой, со сценой у нее не получилось… И в этом смысле ее судьбу можно назвать трагической.
Рубеж ХIХ–ХХ веков был богат великими театральными идеями — Станиславского, Мейерхольда, Вахтангова, Таирова. Театральный ренессанс повторился в 60-е годы прошлого века, когда новые режиссеры — Эфрос, Ефремов, Любимов — повели актеров за собой. А сейчас, похоже, процесс свелся к частным контактам режиссера с одним или несколькими актерами. Неужели в современной театральной жизни уже невозможны такие всплески?
Мы не можем такие вещи прогнозировать, и никакого алгоритма тут быть не может. Возможно, сейчас театр стремится отгородиться от лживости, цинизма, от чего-то несущностного, от псевдоискусства. Поэтому и не происходит такого рода всплесков. Но думаю, что это не навсегда.
А сегодняшние зрители, не слишком ли они измучены бесконечными антрепризами? Они не разучились воспринимать неоднозначные вещи?
Знаете, мне кажется, что неплохо было бы создавать… «институты» для зрителей. Для того чтобы они умели отличать одно от другого. Собирать людей, неравнодушных к театру, так же, как я знаю, сейчас школа Макгаффина собирает людей, неравнодушных к кино. Их приглашают на лекции, мастер-классы, рассказывают о том, из чего складывается кинопроцесс. И слушатели задают вопросы. Им интересно не просто прийти на какой-то фильм, а знать, как он делался. Хотелось бы, чтобы зрители шли так и на спектакль, хотя бы понимая, с помощью каких рычагов нужно к нему подключаться! Чтобы умели отличать театр миниатюр от драматического театра или концерта. Это важно. Иначе всё нехорошее, низкого уровня, из телевизора в конце концов осядет в головах зрителей — которые, вполне возможно, никогда не были в театре — как представление о том, что и театр тоже существует для поверхностных развлечений.
Что же получается — искусство говорит на таком языке, который сначала нужно выучить?
Любой язык нужно учить! И в любом языке есть простые и сложные вещи. Если вы хотите приобщиться к чему-то новому, нужно делать над собой усилие. Всё, что происходит без усилий и преодолений, к искусству и к его восприятию, мне кажется, не имеет никакого отношения.
Если на спектакль придет обыкновенный человек — открытый, но недостаточно подготовленный, вы достучитесь до него?
Я-то всё равно буду стараться играть для него, как и для другого, искушенного. Но всё зависит от самого человека — как он будет подключаться к тому, что происходит на сцене. Если он пришел в театр с определенной установкой и будет подключаться рассудком — это одно. А если он эмоционально открыт, ему интересно всё новое и он начнет подключаться сердцем, то его ждет большое удивление, и прежде всего от самого себя.
Вы ходите в ваш театр на показы молодых артистов? Как оцениваете их уровень? Сравниваете с тем, что было раньше?
Я никогда ничего и никого не сравниваю! Просто в единственный настоящий момент смотрю, нравится мне это или не нравится. Я никогда не говорю: «А вот было раньше… Вот я помню…» Нет-нет, это ужасно!
Но когда вы встречаетесь с этими ребятами на сцене, вы же можете судить?
Могу. Среди них разные есть. Есть, как мне кажется, очень активные и интересные, а есть и абсолютно бесцветные. Но так было всегда.
А вы уже встречались на сцене с дочерью Василисой, которая теперь работает с вами в Театре Вахтангова?
Да, она ввелась в «Сирано де Бержерак» на небольшую роль.
И какие ощущения? Можете абстрагироваться от того, что вы папа?
Могу, абсолютно. Я даже от себя могу абстрагироваться! Когда смотрю фильм, в котором играю, — абстрагируюсь.
Редкое качество для актера! А ведь вы актерскую карьеру прочили скорее как раз второй своей дочери — Софье.
Да, но она пока ищет себя. Она очень хорошо рисует, занимается дизайном, администрированием проектов — всё равно хочет пойти в творческую сторону. А в артистическую что-то совсем не хочет. Хотя я вижу: она могла бы быть интересной. Но пока она это сама не почувствует — не заставишь ведь. А Василиса, кстати, очень активно занялась фотографией и, может, даже захочет пойти еще учиться.
А вам самому — признанному актеру — хочется сегодня научиться чему-то новому? Я говорю не о совершенствовании в профессии, а совсем о посторонних вещах — скажем, писать картины или кататься на коньках.
Сегодня мне нравится изучать английский и немецкий языки. Еще не знаю, для чего конкретно они мне пригодятся, но захотелось, мне это интересно.
Вы не светский человек. Вас редко можно увидеть там, где люди, как сегодня принято говорить, тусуются. Порой кажется, что в одиночестве вы нуждаетесь больше, чем в обществе кого бы то ни было…
Мне интереснее быть одному. Или с каким-то человеком, которого я с интересом буду слушать. Что касается общества как времяпрепровождения, отдыха, я не чувствую это своим. И никогда не чувствовал.
А ездить, путешествовать любите?
Ездить очень люблю — на машине. Иногда нравится и путешествовать.
Где вы черпаете энергию? Как сбрасываете накопившуюся усталость?
Она сама как-то сбрасывается, я ничего особенного не предпринимаю. Могу поменять местонахождение, сменить ритм существования — я имею в виду и скорость передвижения, и количество обдумываний за долю секунды. Потом — чтение, которое не всегда возможно, когда много работы.
А к природе у вас какое отношение? Вы не из тех, кого можно представить в палатке, в лесу, у костра.
Терпеть не могу палатки, лес с людьми в палатках, гитары, водку, слезы! То есть сам по себе лес мне нравится, но вот это желание пещерного фитнеса — совершенно не мое.
А к непещерному как относитесь?
Плаваю с удовольствием. На велосипеде езжу.
Вернемся к творчеству. Вашим первым опытом работы с художественным руководителем Театра им. Вахтангова Римасом Туминасом стал спектакль «Ветер шумит в тополях». Но ведь он предлагал вам роль Астрова в «Дяде Ване». Почему вы отказались?
Не случилось. Такой у меня был период, наверное. Сложно однозначно ответить почему. Вроде бы и роль интересная, и драматург первой величины, и режиссер несомненно талантливый человек, но так обычно бывает, когда не чувствуешь своего собственного высказывания через этот образ.
А если бы вам сейчас снова предложили этот материал, вы бы опять отказались?
Не знаю...
То есть решение было связано с конкретным эмоциональным состоянием?
Конечно. Думаю, не каждый режиссер может сразу объяснить, чего он хочет, ведь у него тоже существует долгий процесс вынашивания и спектакля, и ролей. И даже если он всё объяснит, это вовсе не значит, что ты мгновенно почувствуешь озарение и твое мнение переменится.
Вы служите в Театре Вахтангова с 1985 года. Как это сочетается с вашим свободолюбием и актерской разборчивостью? 27 лет в коллективе, который в начале вашей карьеры обсуждал на собрании, можно вам ходить в красных джинсах или нет?!
Всё меняется. Когда серьезные люди собирались и с серьезным же видом обсуждали вопрос о красных джинсах, было очень забавно и весело. Мне это никакого ущерба не нанесло. И в дальнейшем я соглашательством себя не разрушал. У меня тоже есть система аргументов, которую трудно перекрыть другими аргументами. Творчество невозможно, когда человек несвободен в своем выборе. Вообще лучше работать с людьми, которые добровольно что-то делают, иначе никто никакого удовольствия не получит, и прежде всего тот, кого — в кавычках — мы можем назвать «тираном». Ну какое удовольствие человек может получить от людей, насильно приведенных в его проект?
А может ли актер Максим Суханов отказать своему любимому режиссеру Владимиру Мирзоеву и не согласиться на предложенную им роль, как он поступает с другими? Ведь у вас за все годы не было таких ситуаций?
Почему? Были. Только сейчас даже не вспомню, о чем шла речь… Такое может произойти, но крайне редко. Ведь материал для работы Мирзоев выбирает невероятно тщательно.
Но что должно случиться? Ведь вы так творчески близки — по языку, по мироощущению.
Да, мы близки, но не обо всех произведениях одного мнения. Конечно, есть большая доля совпадений — это несомненно. Но случаются и разночтения.
Ваша последняя совместная работа — фильм «Борис Годунов», где вы играете заглавную роль. Я посмотрела его в Интернете — признаться, с некоторой опаской. Но фильм меня потряс. Скажите, у картины была хоть какая-то прокатная история?
Он имел небольшую прокатную историю, потому что для большого проката у нас не было денег на рекламу. Практически, кроме интернет-рекламы и каких-то плакатов рядом с кинотеатром, рекламы и не было никакой. Но он шел в «Художественном», «Пионере», «Победе», в «Пяти звездах», в Петербурге было несколько кинотеатров, в Якутии, в Екатеринбурге, Челябинске… Мы называем это театральным прокатом. И вполне возможно, что это формула будущего: показывать фильм интересующимся кино людям в течение длительного времени, но два раза в неделю. Мы, кстати, ездили на эти показы и оставались после сеансов на обсуждение с публикой.
То есть вы готовы принимать участие в том самом образовании публики, о котором говорили?
Конечно! Силы пока есть и желание тоже. Я привык считать, что, если человек о чем-то спрашивает, значит, его действительно это очень интересует. В Петербурге в ДК «Выборгский» после окончания фильма не ушел почти ни один из двух тысяч человек. Интересные люди задавали интересные вопросы. Мы сидели и разговаривали…
Максим, а если сейчас мысленно вернуться к тому моменту, когда вы только начинали учиться на актера, думая о своем будущем, вы представляли такой путь?
Я вообще ничего не предполагал. Но был спокоен. Может быть, как-то даже легкомысленно спокоен. Никуда не стучался, не рвался.
Откуда такая уверенность? Вы верите, что нас что-то или кто-то ведет по жизни?
Конечно, ведет. Несомненно. Мы никуда не можем деться от космоса. Мы с ним очень связаны. И всё то, что находится здесь, рядом, и всё то большое, что есть в космосе, влияет на нас.
Читайте полную версию интервью в журнале ОК! №37