Юрий Соломин: «Я пытался спрятаться — мне было стыдно»

Совсем недавно Юрий Мефодьевич отметил 55-летие своего служения Малому театру. Дата не только красивая, но и символичная: у Соломина всё и всегда было на отлично, и жить по-другому он просто не умеет. Юрий Соломин получил все возможные награды и регалии и даже успел побывать в должности министра культуры России. Уже двадцать пять лет он является художественным руководителем Малого театра. Его служебный кабинет идеально отражает не только статус, но и характер хозяина. На стенах — живописные портреты корифеев Малого, с которыми Юрий Мефодьевич выходил на сцену. Под аккомпанемент мирного чириканья птички в клетке я рассматриваю фотографии Соломина, на которых он запечатлен с королевой Елизаветой во время ее визита в Малый театр. А вот рисунок выдающегося японского режиссера Акиры Куросавы, подаренный Соломину во время съемок фильма «Дерсу Узала».

Юрий Мефодьевич, у вас так хорошо в кабинете. Птицы поют как в райском саду…

Это Федя, мой второй попугай. Первый прожил десять лет. Мне его подарили, и я назвал его Федором. Я тогда играл царя Федора Иоанновича. Тот Федя был очень хороший, общительный, любил сидеть на двери, и все, кто входил, пугались от неожиданности. Будь он сейчас жив, я бы его выпустил, и он сел бы на чашечку и стал пить.

Вы всё ему позволяли?

Всё позволял. Потом он у нас заболел, мы ему даже неотложку вызывали, доктор приезжал. Мы его спасли, и Федя прожил еще где-то полгода. А потом раз — и упал. И всё… У них тоже сердце есть. У нас на Бронной был прекрасный зоомагазин, где работали замечательные продавщицы, две Наташи, которые сами, казалось, умели лечить животных, знали, какие им нужны лекарства. Когда они узнали, что у меня умер попугай, они мне подарили вот этого, точно такого же окраса. И стал он у меня тоже Федей. Вторым. Он что-то там пищит себе, хитрый очень.

Я смотрю, у вас очень много статуэток собак, прямо выставка. С чем это связано?

Я очень люблю собак. У меня в подмосковном доме их целых четыре.

Зачем вам столько?

У меня еще пять кошек. Одна здесь живет, она уже старая, а четыре — там. Они все дружные, ни стычек, ни интриг, как это между людьми бывает, хотя у каждой свой характер. А за город я каждую неделю езжу, обязательно с ночевкой.

Ваши собаки, наверное, породистые?

Нет, они у меня самые настоящие дворняги. Мы с женой всегда дворняг подбирали, даже когда у нас не было квартиры и мы снимали угол на Сретенке. Однажды, помню, притащила Ольга пса, мы его подлечили. Гариком назвали. А потом и другие стали появляться таким же образом. Собаки были всё время, жили подолгу — лет по четырнадцать. А когда мы уже обзавелись квартирой, мне на шестидесятилетие подарили породистую собаку, немецкую овчарку. Я с детства мечтал об овчарке. Еще когда я жил в Чите, я посмотрел фильм «Джульбарс». И мне так захотелось быть пограничником в Средней Азии — чтобы собака такая была со мной, чтобы она ловила басмачей и спасла старика, как в фильме...

Это все романтика юности. А как началась ваша актерская история?

В Чите я ходил в Дом пионеров. Там у нас было много кружков: хоровой, танцевальный, художественный, кройки и шитья. Я остановился на драматическом. Это был год сорок четвертый-сорок пятый, в то трудное время о детях очень заботились.

В вашем детстве был какой-нибудь спектакль, который вас потряс?

«Снежная королева». А тогда ведь еще война шла. Мы были ошеломлены, я раза два или три ходил его смотреть. Вот представьте себе: вбегают разбойники, пробегают через весь зал с песнями, криками, с собаками. Собаки лают… Потрясающий был спектакль. И вот около двадцати лет назад я нашему режиссеру, Виталию Иванову, говорю: «Виталий, поставь, пожалуйста, «Снежную королеву» так, чтобы дети запомнили ее навсегда, как я в свое время…». Он сделал немного по-другому: без собак, зато есть Сказочник, хорошая музыка. Спектакль этот и сегодня собирает аншлаги.

И «Снежная королева» из детства вдохновила вас на актерские подвиги.

Насчет актерства я тогда еще не решил, но всё это мне очень нравилось. В Доме пионеров я еще ходил в кукольный кружок, и первой моей ролью был Барсук. А потом в драматический кружок стали набирать младшую группу, меня и еще нескольких ребят пригласили. Режиссер ставил «Бежин луг» Тургенева. Очевидно, получилось неплохо, раз нас выставили на смотр художественной самодеятельности, мы тогда получили какую-то премию. У меня даже книга сохранилась — почему-то «Иван Грозный», — там подписано: «Участнику смотра за роль такую-то в «Бежином луге». Это было для меня мощным толчком.

Юрий Мефодьевич, а как вы, парень из провинции, решили ехать в Москву?

Вот смотрите, Вадим. Мы с друзьями, само собой, убегали с уроков, бегали на первые сеансы в кино. Помню, в кинотеатре «Комсомолец» народу никого не было, и мы сидели не на стульях, а на их спинках. Смотрели разные военные фильмы, «Кубанские казаки»... Я случайно попал на фильм, который назывался «Малый театр и его мастера». Это был документальный фильм к юбилею Малого театра. И тогда я увидел Жарова, Ильинского, Пашенную, Царёва, Владиславского… И меня совершенно потрясло такое количество великих артистов в одном театре…

Понятно. И тогда у вас появилась цель — Малый театр, всё точно и конкретно.

Именно, всё точно и конкретно. И я запомнил: «Малый театр и его мастера», театральный вуз при Малом театре, Неглинная, дом 6. В 53-м году я окончил школу и, когда уже получил все документы, проходя мимо почты, отправил их по этому адресу. А потом поехал в Москву.

Один или с родителями?

С отцом, у него был бесплатный железнодорожный билет. Мы ехали семь суток, и все эти дни я много думал, учил какие-то басни и… очень боялся. В Москве нам жить было негде, мы остановились у знакомых в Монино. А потом произошло нечто невероятное. Совершенно очевидно, что есть какая-то сверхъестественная сила — с каждым годом я в нее всё больше верю, — она-то и привела меня сюда. Поскольку все мои документы были здесь, в училище при Малом театре, я пришел поступать. Отец сидел в скверике у Большого театра, ждал меня. И вдруг его обокрали — забрали всё: документы, обратный билет... Можете себе представить? Хорошо, что отца в нашем городе многие знали. Он на вокзале встретил читинцев, те позвонили домой, и отца послали в Министерство железнодорожного транспорта около Ярославского вокзала, мол, там дадут билет. К этому времени я уже прошел два тура на курс к Вере Николаевне Пашенной, остался третий тур и конкурс. И вот я прибегаю к отцу, он мне всё это рассказывает и говорит: «Поехали домой, мы не можем больше ждать — денег нет»…

И тут вы проявили настойчивость?

Не совсем. Отец посоветовал мне пойти прямо к Пашенной и рассказать ей, какая произошла неприятность. И я пошел! Она посмотрела на меня и говорит: «Ну оставайся». Я и остался. (Указывает на портрет.) Вот она, Вера Николаевна. А это ее учитель — Ленский Александр Павлович. Вообще Вере Николаевне наша семья очень обязана. Моя жена Ольга тоже актриса. Мы учились на одном курсе. У нее была толстенная коса, почти до пола…

Коса вас, наверное, и покорила?

Я сейчас уже и не помню.

Вы не помните, чем вас покорила жена?

Наверное, не только косой, еще чем-то. Больше пятидесяти лет уже прошло. И вот Вера Николаевна спрашивает Ольгу, зачем она прилепила косу. А Оля отвечает, что она не прилепляла, что это ее коса. А коса-то на одной шпильке держалась. Пашенная попросила ее косу распустить. Оля шпильку вытащила, и коса у нее так фьють — и упала. Вера Николаевна говорит: «Ну хорошо» — и приняла в институт. В первый день занятий Оля опоздала, свободное место оказалось рядом со мной. Вот так до сих пор и сидим рядом...

А вы Ольгу ревновали, когда ее кто-то обнимал на студенческой сцене?

На сложные вопросы я не отвечаю.

Почему, Юрий Мефодьевич?

Я ревнивый очень. (Улыбается.)

А поженились вы уже после института?

На четвертом курсе.

Но жена актрисой не стала, сразу стала педагогом, так?

Нет, она была ведущей актрисой в Московском ТЮЗе. Там она начала работать, еще когда училась на третьем курсе. Это был расцвет ТЮЗа. Вот ее с третьего курса взяли сразу на Луизу в «Коварстве и любви». Она проработала там, наверное, лет пятнадцать. А потом родилась дочка, у нас не было никакой помощи, мы не могли даже няню пригласить.

Вы имеете в виду, что материально это было невозможно?

И материально, да и жилья не было. Мы сначала жили в общежитии, а потом нам от Малого театра дали комнату в одиннадцать метров на Арбате. Вот там и родилась дочка. Не было никаких удобств, одна комната наша, а в соседней жила другая молодая пара.

Юрий Мефодьевич, жена, наверное, переживала, что ей пришлось оставить сцену?

Вы знаете, она ко всему как-то спокойно отнеслась. Стала писать, у нее книжка вышла. Потом работала в газете «Известия». Когда я сидел с дочкой, Ольга могла куда-то выезжать в качестве корреспондента. А когда дочь подросла, жена стала преподавать.

Я так понимаю, вы однолюб: одна супруга на всю жизнь, один театр. Это свойство характера или консервативность?

Время было другое. Тогда было стыдно разводиться. Это сейчас модно говорить «я в третий раз выхожу замуж», «я в третий раз женюсь».

Но вы ведь вместе не потому, что «стыдно разводиться», а потому, что хотели и хотите так жить. Я имею в виду, у вас это в характере — ничего не искать на стороне?

Наверное, да. Как бы я ни был болен, я всё равно иду в театр. И у жены точно так же: она без училища жить не может. У нас все выросли: дочка, внучка… Вот Ольга и растит своих учеников, есть среди них уже заслуженные и народные артисты.

Дочка стала пианисткой. Не хотели, чтобы она была актрисой?

Нет-нет, это было ее решение. Она закончила консерваторию, и внучка тоже. Мы никогда не навязывали дочери свое мнение. Просто когда она училась, музыка была для нее не на последнем месте.

Юрий Мефодьевич, вы много лет руководите Малым театром, а несколько лет были даже министром культуры. Когда у вас появилась руководящая жилка?

Никогда она не появлялась. У меня ее нет.

Как это нет?

Я никогда не думал об этой профессии, а это именно профессия. Я с детства знал, что есть артисты, но я понятия не имел, что существуют режиссеры, тем более художественные руководители театра. Я думал так: работает в театре — значит, артист.

Как же так случилось, что артист Соломин стал руководителем театра?

Всё это произошло вдруг. Меня всегда выбирали в художественный совет от молодежи — может, чувствовали, что я человек ответственный. Был 1988 год, Владимир Андреев, в то время главный режиссер, ушел из театра, и многие проголосовали за меня. Так что я первый выбранный, а не назначенный руководитель Малого театра.

Поначалу вам психологически сложно было руководить людьми, которые еще вчера были просто коллегами?

Вы знаете, было очень смешно. Я человек заводной, эмоциональный, могу и накричать. Мне сейчас даже врачи говорят, что кричать нельзя. Я понимаю, но знаете как собака: ей говоришь «нельзя», а она всё равно делает по-своему.

То есть вы можете в любой момент взорваться, загореться как спичка? Люди должны вас бояться…

(Улыбается.) Нет, сейчас они, к сожалению, меня не боятся, знают, что я быстро отхожу. Я недоброе быстро забываю, здороваюсь с человеком, даже если он мне что-то плохое сделал.

А как в театре относились к тому, что вы много снимались в кино?

Примерно с шестьдесят пятого года и до семьдесят первого я в театре, кроме Хлестакова, которого мне просто подарил Игорь Ильинский, ничего другого не играл. И мог сниматься в кино. Причем я ни разу не просил меня освободить, снимался в свободное от театра время.

После «Адъютанта его превосходительства» на вас, наверное, обрушилась сумасшедшая слава?

Понимаете, «Адъютанта» могло бы и не быть, если бы я не снялся в фильме «Сильные духом», где мне предложили сыграть одного гестаповского офицера, немецкого разведчика, как я для себя решил. Пожалуй, это одна из моих лучших ролей. Я играл не фашиста, я играл разведчика. И режиссер Евгений Ташков, что называется, меня засек и предложил что-то похожее в «Адъютанте». А потом он предложил попробовать меня на главную роль. А я так удивился, спросил его, почему же я не подхожу на ту роль, которую он мне сначала предлагал. Мне, знаете, больше и не надо было. Он потом шесть раз пробовал меня на Кольцова, а «Мосфильм» не утверждал.

Почему?

Не знаю. Это можно узнать, наверное, если поднять материалы художественного совета, потому что в них я до сих пор значусь как артист, не утвержденный на эту роль. Но Ташков сказал, что в противном случае картину снимать не будет.

У вас после премьеры фильма была эйфория от успеха? Вот вы уже знаменитый актер, у вас просят автографы, вас обожают зрители, в Малый театр наверняка начали ходить на Соломина…

Я вам расскажу хохму. В семьдесят первом году у нас были гастроли в Киеве и в Одессе, тогда как раз гремела эта картина. И вот, представьте себе, подходит состав к перрону, все знают, что в этом вагоне едут народные артисты. А мы, молодежь, ехали через три вагона, в купе. Прибывающий поезд встречал оркестр, и через все эти вагоны люди бежали именно к нашему. Мне, если честно, было очень неудобно. Эйфории не было никакой. Я тогда жил в Бескудниково, ездил от «Новослободской» на автобусе. После спектакля мне надо было отстоять в очереди на автобус, потом ехать часа полтора. Дороги как таковой там не было, грязи по колено.

Неужели вас не узнавали?

Узнавали. Я всё время пытался спрятаться — мне было стыдно.

Почему стыдно?

За родину стыдно… А потом, ощущения такие странные: стоишь в автобусе, а человек десять тебя узнают и смотрят на тебя. Ты уже не отдыхаешь, а продолжаешь работать — ну что делать: подмигивать, улыбаться, ругать советскую власть? Если бы я тогда ее начал ругать, мы бы с вами сейчас не беседовали.

Юрий Мефодьевич, довольно редко так случается, что два брата становятся известными актерами. А Виталий пытался вам, как старшему брату, подражать?

В Москву он поехал, возможно, и из-за меня, но он никогда никому не подражал. Он по характеру был не таким. Я тоже никому не подражал.

Наверное, дело в воспитании.

Вы как-то помогали Виталию готовиться к поступлению?

А как вы думаете? Естественно.

Между вами была творческая конкуренция? Это ведь всегда неплохой стимул.

Конкуренции не было. Я ведь старше его почти на семь лет. Ему в декабре исполнилось бы семьдесят два, а мне семьдесят восемь будет. Знаете как. Если я уже ухаживал за девочками, бегал на танцульки, то он еще, извините, в штаны писал. Так оно и продолжалось. Жена моя, Ольга Николаевна, водила его в училище на туры, переживала там вместе с ним. Но Пашенная… Смотрите, я ее опять вспоминаю.

Пашенная в вашей судьбе прямо как ангел-хранитель.

И вот Виталий вошел на конкурс, сел. Вера Николаевна была тогда председателем комиссии, а курс набирал Николай Анненков. У Виталия спрашивают: «Фамилия?» Он говорит: «Соломин». Пашенная улыбнулась: «Это какой еще Соломин? Из Читы? Принять».

Потрясающе!

Ну не только так, он, конечно, что-то читал. У Анненкова тот курс был очень сильным, вот несколько фамилий: Олег Даль, Виктор Павлов, Кононов Мишка, Виталий Соломин, Слава Барышев…

Вы, кажется, не так часто играли в театре вместе с Виталием? Помню спектакль «Дядя Ваня» и дуэт братьев Соломиных.

«Дядя Ваня», да. Еще мы играли вместе в «Украли консула!» Я — главную роль, а его ввели туда вместо Вити Борцова, он играл студента. Потом мы играли вместе в «Любови Яровой». И «Дядя Ваня»... Хороший был спектакль.

Виталий был для вас сильным партнером?

Он был хорошим партнером. А я — плохим, потому что не мог с ним играть, как не могу играть со своими бывшими студентами.

Почему, Юрий Мефодьевич?

Потому что я всё время смотрю на них и наблюдаю — мне всё время хочется что-то сказать, направить.

Понятно. Вы каждый день ездите в театр?

А как же! И всё думаю, как же мне график сменить. Ничего не получается. Для меня это нормально — такая жизнь нервная.

И все-таки жизнь сложилась так, как вам хотелось, или были какие-то упущенные возможности?

Что значит «упущенные»? Не знаю, подлостей я не совершал, никого не обижал, разве только мимоходом, но не из зависти, не из злобы. Может, те, кто меня плохо знает, по злобе могут сказать: мол, дурак, мог бы и больше сделать. А у меня всё и так есть, мы всё сделали своими руками.

И напоследок: скажите, когда вы начали носить такие элегантные усы?

Вы знаете, как-то так получилось, что на съемках «Адъютанта его превосходительства», «Хождения по мукам»,

«Дерсу Узала» я всё время клеил усы. И в театре тоже клеил. Тогда я стал грозиться отпустить усы. И отпустил, и как-то легче стало. Лет двадцать назад это было.