Наталия Макарова: «Вся моя жизнь — череда случайностей»

Наталия Макарова приехала в Москву поставить балет «Баядерка» в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Для меня это был отличный повод, чтобы поговорить с Наталией о ее уникальной судьбе.

Как к вам лучше обращаться?

Натали. Меня Барышников так зовет. А вообще не знаю, как вам угодно. Только не Наталия Романовна.

Раздражает? Можно, я тогда буду вас Наташей звать?

Ой, пожалуйста. В одном документальном фильме про меня я говорю: «My name is Natalia Makarova. My friends call me Natasha». Друзья зовут меня Наташей. Так и есть.

Отлично. Когда, в каком возрасте вы впервые почувствовали, что сможете добиться большого успеха в балете?

Вот это вопросик! (Смеется.) Я поздно созрела. Только в предвыпускном классе поняла, что мне надо серьезно заняться именно этой профессией. А раньше я литературой увлекалась.

Зачем тогда пошли в балет?

Случайно. Вся моя жизнь — череда случайностей. И последствия врожденного авантюризма.

Дух авантюризма… Как вы смогли вырасти внутренне свободной в тисках советской системы?

До пяти лет я росла в лесу, с бабушкой. А потом переехала в Ленинград. Мама меня держала… боже, в каких рукавицах она меня держала! Детство было нелегкое, конечно. Постоянные контры с мамой...

Отчего, как вы думаете?

Из чувства протеста, наверное. Я принципиально не играла в куклы, например. Мне не хотелось. Вместо кукол у меня, помню, было полено.

Неплохо.

Все это было до балета. Я поступила в училище в 13 лет.

Но это же очень поздно!

Поздно. Я попала в экспериментальный класс. Тогда его организовали впервые. Я шла по улице Зодчего Росси и увидела объявление на большом плакате: принимаем детей в возрасте 13 лет в балетную школу. И я просто поднялась по лестнице. «Где здесь поступают?» — «А вон там медицинский кабинет». Привели, посмотрели, взвесили. Пришел директор, Шелков Валентин Иванович, и говорит: «Девочка, какой у вас номер телефона? Как вас можно найти?»

А я была очень рассеянной и дала какой-то чужой номер, перепутала цифры. И ушла. Забыла даже. Меня нашли через три месяца.

Мама была в шоке от такой вашей самостоятельности?

Ужас! Такой скандал.

Но вы, конечно, ей не покорились.

Директор убедил маму. Он сказал: вы не понимаете, из нее выйдет что-то такое, чем вы будете гордиться. Вот так я оказалась в хореографическом училище имени Вагановой.

Но все же самое главное событие, которое перевернуло вашу жизнь, — это то, что вы уехали на Запад и там остались. Такое не могло произойти случайно.

Неудовлетворенность подсознательно накапливалась. Но конечно, раздумывать о том, чтобы остаться за границей… И в мыслях никогда не было.

Неудовлетворенность чем? Вы танцевали в Кировском театре главные партии, вас боготворили, любили.

Нет-нет… Вы не знаете всего, а я не хочу вдаваться в подробности. Было… (Задумывается.)

…много негативного?

Очень много. Но мне друзья помогли. Они сказали: если ты сейчас не уедешь, погубишь и себя, и свой талант. Я бы сама к этой мысли не пришла.

Наташа, но все-таки как это могло произойти? Во время гастролей в Лондоне вы внезапно решили остаться, даже чемодан не успели собрать.

Я просто поверила, что мне это решение было дано свыше. Что это Бог мне сейчас подсказывает и направляет меня. И когда я это поняла, сразу успокоилась. Значит, так должно быть. Но принять такое решение было очень трудно.

Я плакала, вся жизнь пронеслась перед глазами. А потом как будто екнуло: нет, надо, это моя судьба.

Вы были уверены, что у вас все получится? Примеров не было. Ведь Нуриев и Барышников остались на Западе позже.

Я не задумывалась, уверена я или нет. Мне нужно было осваивать новое пространство. У меня обострился артистический голод, и его необходимо было удовлетворить.

Вы хотели попасть в «Ковент-Гарден»?

Для меня это было нечто само собой разумеющееся. Но балерины лондонского театра воспротивились.

Да, я знаю. Вся женская половина труппы подписала заявление: «Мы не хотим, чтобы Макарова работала в театре». Чем вы их так напугали?

Понимаете, они долгое время находились под эгидой Марго Фонтейн (выдающаяся английская балерина. — Прим. ОК!). Она всегда была первой. А тут появляюсь я.

И что вы почувствовали, когда двери театра, о котором вы мечтали, фактически захлопнулись перед вами?

Я была очень разочарована. Просто больно было. Но вдруг моментально пришло письмо из Америки. И я сразу уехала. Хорошо, что вещи складывать не пришлось — их у меня не было.

И началась новая жизнь, эйфория, или возникала мысль: может быть, я зря так поступила?

Я никогда не смотрю в прошлое с сожалением. Наоборот, думаю только о том, что будет завтра. И инфантильной я никогда не была.

Это самовоспитание все-таки.

Возможно. Или дикая природа, которая мне когда-то помогла: поля, ромашки, сосны, березки… Я и в проруби тонула. Все это, конечно, откладывается. И рождает свободомыслие.

А что было психологически самым трудным? К чему сложнее всего было привыкнуть?

К темпу жизни. Надо было учить балет. Боже мой, столько разных стилей!..

В СССР тогда все танцевали в одном стиле.

Ну, не совсем. У меня все-таки преподавателем был Леонид Якобсон (знаменитый советский балетмейстер. — Прим. ОК!). Но там, за границей, был модерн. Потом construction. Вы знаете, что это такое? (Показывает несколько па.)

Жаль, что невозможно передать это на бумаге. То есть вам безумно нравился современный танец?

Не то чтобы безумно… Но я за этим приехала — чтобы освоить новое.

В американской труппе вы сразу стали примой?

Конечно, сразу.

Почему «конечно»?

Потому что это естественно. Я же была фигура такая…

…масштабная.

Не в этом дело. Мое решение уехать стало политическим, хотя я сама не занимаюсь политикой и не интересуюсь ей, и вызвало резонанс во всем мире. На мне лежала ответственность: за моей спиной стояла Россия.

Вы были готовы трудиться с утра до ночи?

Ох, я так трудилась, вы себе не представляете… Как было сложно, господи! Но я такой человек, мне надо углубляться. Я не могу танцевать как многие актеры, которые болтают, болтают, а потом выходят на сцену — и ничего не происходит. Мне нужно сосредоточиться, для определенной роли послушать определенную музыку, побыть одной. Это долгий, глубокий процесс.

А если вдруг случается, что я гримируюсь, вхожу в роль, слушаю Баха, а рядом кто-то сидит и болтает без умолку, спектакль получится не таким удачным. Глубины той не будет.

Скажите, Наташа, какое время было для вас самым счастливым? Что вы считаете главным своим достижением?

Тот момент, когда я произвела ребенка на свет. Хорошенького ребенка. Чудо из чудес.

Это произошло, когда ваша карьера уже была в зените?

Да, но внутренне я начала уставать. А после рождения сына у меня открылось второе дыхание. И организм обновился. Наверное, мне нужен был перерыв. Когда у тебя подписан контракт, ты не можешь не танцевать. Даже если нога болит — едешь и танцуешь. Я колени так погубила.

Вы тогда не думали о здоровье?

Нет, и это ужасно. Я всегда советую молодому поколению: думайте о здоровье. Если тело говорит: подожди, отдохни — обязательно прислушивайтесь.

Интересно, у вашего сына американский менталитет?

Нет, он больше европеец, хотя родился в Сан-Франциско.

Чем он занимается?

Финансами, вместе с отцом.

В балет не хотели его отдать?

А он и не стремился. Хотя у него подъем очень высокий, в отца, это у меня там ничего нет… Сын очень увлечен айкидо — спортом, но более духовным.

Наташа, это правда, что крестная вашего сына — Жаклин Кеннеди?

Совершенная правда.

Вы дружили?

Виделись на гала-вечерах. На одном из них мы сидели рядом, в ложе. У меня только родился сын. Она говорит: «Ну как, что?» Я отвечаю: «Вот, крестить будем скоро». Она: «Неужели?!» И такими восторженными глазами на меня смотрит. А я шутя говорю: «Хотите быть крестной матерью?» — «Да, yes, very well!» Так и получилось.

Жаклин Кеннеди — крестная, свидетель на вашей свадьбе — Михаил Барышников…

Да, на венчании он корону держал над моей головой.

Вы и в России были близкими друзьями?

В России как раз и подружились. Вместе танцевали в балете «Горянка». Я его привела в американский балетный театр. Уговорила моего партнера по «Жизели» отдать этот спектакль Барышникову, иначе ему пришлось бы долго ждать следующего случая, чтобы заявить о себе. И мы станцевали «Жизель» вместе. Барышников, конечно, состоялся бы и без меня. Но с моей помощью это произошло быстрее.

Барышников сразу адаптировался в Америке?

Быстрее всех, по-моему. Он больший американец, чем сами американцы.

А кто вам ближе по духу — Нуриев или Барышников?

Барышников. С Нуриевым было очень сложно. У него характер зверский. На сцене все это, конечно, забывалось. Когда он в «Ромео и Джульетте» запрыгивал, как дикое животное, на катафалк, где я лежала, то был великолепен!

У Нуриева «зверский» характер, но и вы, как я понимаю, очень непростая.

Я не могу себя анализировать. Я разная. Могу быть такой, а на другой день чувствую себя совершенно иначе, веду себя и соображаю по-другому.

Скажите, когда вы почувствовали, что пришло время остановиться? Когда сказали себе: хватит танцевать?

Я вернулась в Россию, мне было почти 50 лет. Это удобный повод замкнуть круг. Подходящий момент. За границей у меня остались по контракту несколько спектаклей в The Royal Ballet. Так на мировой сцене я поставила точку, станцевав Джульетту.

К счастью, на меня тут же посыпались всевозможные предложения со всего света стать балетмейстером. В 16 странах шла «Баядерка» в моей редакции. Теперь каждый раз, когда ее где-то ставят, я приезжаю и готовлю артистов. Работы хоть отбавляй.

Это здорово!

Да, я счастлива. Даже не ожидала, что моя творческая жизнь после ухода со сцены продолжится.

Наташа, можно я задам очень личный вопрос? В России вы были замужем за Леонидом Квинихидзе, известным кинорежиссером...

Да, но мы разошлись за год до моего отъезда.

Как уживались две сильные и настолько контрастные личности?

Не ужились, поэтому и расстались. Мы прожили вместе пять лет.

Ваш первый муж тоже был связан с искусством?

Да, Всеволод Ухов, он был когда-то самым лучшим Ромео на балетной сцене, пока не сорвал ахилл.

А когда вы встретились со своим нынешним мужем, американским бизнесменом Эдвардом Каркаром?

Я осталась за границей в 1970 году. А замуж вышла только в 1976-м, но до этого мы четыре года были вместе.

Чем Эдвард вас покорил? Кроме того что он высокий и красавец.

Открытой улыбкой. У него красивые руки, длинные пальцы. Он очень внимательный и любит — безумно любит! — Россию. Он хорошо говорит по-русски, с очень приятным акцентом. Симпатичный.

Он, конечно же, ходил на все ваши спектакли?

Да, и целовался очень хорошо. (Улыбается.)

Наташа, вы вернулись в Россию только в 1988 году. В совершенно другую Россию. У Барышникова принципиальная позиция: я никогда не переступлю «порог» этого государства. У вас такой установки не было?

Нет. Наоборот, я всегда во всех интервью говорила, насколько я благодарна Вагановской школе. Без нее я не смогла бы осуществить мечту. Но я до последнего момента, до перестройки, не могла поверить, что когда-нибудь приеду в Россию. Это был такой закрытый мир. Возвращение было сродни чуду.

Все эти 18 лет вы не видели маму?

Нет, конечно. Мы только говорили по телефону.

И как вы встретились?

Драматично. В фильме «Макарова возвращается» показана наша встреча. К сожалению, мамы больше нет, но она все-таки успела увидеть меня на сцене, в Мариинке. Сидела в Царской ложе — представляете, какая прелесть?

Что говорила?

Плакала она. А что тут скажешь? Слов уже не было.

Вы жили в Америке, в Англии, объездили весь мир. У вас сохранилось сознание российского человека, или, когда вы настолько интегрированы в культурную жизнь другой страны, психология меняется?

Я не думаю об этом. Я знаю, что мой дом — Сан-Франциско, но это просто место на карте. А вообще я принадлежу миру. Серьезно говорю, не пафосно. Да, я люблю русские поля, лес, русских людей, русскую речь, литературу, поэзию, художников… Когда-то я давала интервью иностранному журналу, и меня спросили: «Что бы вы сделали, если бы вдруг появилась возможность приехать в Россию?» И я ответила: «Наверное, попросила бы отвезти меня из аэропорта в лес».

Лес для меня — самый родной в России. Но в то же время я хорошо и свободно чувствую себя в Англии, Америке. Очень люблю Францию.

В своем доме в Сан-Франциско вы ведете какое-то хозяйство?

У меня все есть. И лес тоже. Приезжайте, посмотрите. Удобно живу. Я даже построила в честь бабушки небольшую церковь на участке — семь куполов.

О вас можно сказать, что вы сами себя сделали. Что в истории вашего успеха, потрясающей истории, самое главное?

Только работа. Концентрация, неразбросанность. Спектакль для меня — самое главное в жизни. Был такой случай: я должна была танцевать «Манон Леско» в «Ковент-Гардене», а мой самолет опаздывал. Два часа до спектакля, час… Как будто жизнь кончилась. Но я все-таки успела, и это был самый лучший спектакль. Адреналин, наверное.

А какой балет вы любите больше всего?

Невозможно назвать один. Конечно, приятнее играть личность. Например, в «Онегине» Джона Кранко можно показать развитие образа. Джульетта, Жизель, Манон Леско — играть их одно удовольствие. Это такой собирательный женский образ, там есть про женщину абсолютно всё. Почему мне Манон близка? Я была воспитана на французской литературе. Каждый раз, погружаясь в очередной роман, я становилась его героиней.

И все-таки я хочу понять. Вы работали в Кировском театре, ныне Мариинском, были на положении ведущей балерины, танцевали все главные партии, у вас было все…

…кроме творческой атмосферы. Балетов было недостаточно. Не приглашали балетмейстеров, хореографов с Запада. Но мы-то ездили, и я видела всё то, что могла бы танцевать.

Но у вас и так было огромное количество спектаклей!

По сравнению с Западом — нет. Два-три в месяц, как и в Большом. И приходилось бороться за каждый спектакль — балерин же много, и все хорошие. А когда я получила контракт в Южной Африке, в Йоханнесбурге, у меня было двенадцать «Лебединых» подряд. Каждый день, причем высоко над уровнем моря, там невозможно было дышать — кислорода мало.

За кулисами стояли кислородные баки. После этого я встала на ноги совершенно, технически окрепла. Большое количество спектаклей помогает профессиональному становлению.

И это момент преодоления. Бывало, что надо танцевать спектакль, а вы без сил?

Почти всегда. Я курила много.

Как же так: балерина такого ранга и курит?

Ужасно. Я начала в 16 лет. Показушница. Хотела таким образом авторитет среди одноклассниц завоевать. Дыхания всегда не хватало. В 1995 году я бросила. Трудно было как, господи! Это же наркотик, абсолютный наркотик.

Муж Эдвард наверняка говорил вам: «Наташа, как же ты можешь курить?»

Сын вообще сигареты выбрасывал в туалет. Все мне говорили. Но только когда я сама себе сказала «Всё, настало время», тогда и бросила. А так даже гипнотизировать пытались. Но меня невозможно загипнотизировать.

Почему?

Наверное, очень сильная энергетика.