Александр Цыпкин: «Ровное движение – не моя история»

Александр Цыпкин одарен многими талантами, и все-таки главное его занятие сегодня — это литература. Он пишет рассказы — ироничные, парадоксальные, всегда с непредсказуемым сюжетом. Его тексты с удовольствием экранизируют, особенно с ним любит работать режиссер Анна Меликян. А литературные программы «БеспринцЫпные чтения» с участием таких звезд, как Анна Михалкова, Константин Хабенский, Ингеборга Дапкунайте, всегда проходят с аншлагом, причем не только в России, но и в Европе. Словом, сегодня его время, и сам Александр Цыпкин это отлично понимает

Саша, удивительная у тебя судьба. Начиная с того, что ты родился в семье потомственных медиков, но пошел совсем другой дорогой.

Да, семья у меня интересная, очень веселая, открытая, в ней множество интересных людей, переплетений, распавшихся браков, новых браков, в которых ты должен каким-то образом ориентироваться.

Сколько тебе было, когда родители расстались?

Лет одиннадцать. У папы помимо меня еще двое детей, которые для меня абсолютно родные сестры, как, кстати, и двоюродные, с которыми я вырос, считай, в одном доме, у мамы тоже другая семья.

Развод родителей оставил сильный отпечаток?

Ты знаешь, каких-то осознанных травм у меня не было, может, разве что в подсознании что-то присутствует. У нас не было никаких конфликтов, меня все любили, всё было замечательно. Мне казалось, ну что такого: я всё равно со всеми вижусь. В каком-то смысле это даже увеличило количество внимания в мой адрес. Родители были еще очень молодые, бабушки, прабабушки и прадедушки уделяли много времени моему воспитанию. Но при этом никогда не было никакого давления. Возвращаясь к медицине, никто меня туда не тянул, хотя действительно, у нас семья врачей в четырех поколениях. Вернее... Сейчас буду считать: у меня мама и папа — врачи, бабушка и дедушка — врачи, прабабушка и прадедушка — врачи. В трех вот. Еще тетя — врач. А с другой стороны, по папиной линии, кроме папы, врачей не было, все были конструкторы, архитекторы, строители.

А как тебя потянуло совсем в другой мир?

Трудно сказать. От лени и желания найти работу с применением моего таланта общительного авантюриста. Я поступил на факультет международных отношений СПбГУ. Уже в начале первого курса понял, что хочу работать в рекламе, в маркетинге. У меня была прекрасная работа в рекламном агентстве, в котором мы были вместе с Серёгой Шнуровым: ты не поверишь — он дизайном занимался. Вечеринки, тусы, первые попытки написать сценарии для рекламных роликов и параллельно — университет. В общем, ночная жизнь и дневная жизнь. Соответственно, я стал выбирать и все-таки пошел по официальному, дневному пути.

Что ты имеешь в виду, когда говоришь «ночная и дневная жизнь»?

Работа, скажем так, в шоу-бизнесе (во всех его проявлениях) и официальная работа в представительстве Стокгольма в Петербурге, то есть это близко к чиновнику, по сути. Со второго курса у меня была позиция «менеджер проекта». Это шведская государственная структура, которая управляла несколькими проектами по северо-западу, проекты обычные — по развитию отношений между Россией и Швецией.

Сам туда пошел или тебя направили от вуза?

Когда в университете надо было выбирать иностранный язык, большинство пошли на французский, на английский. У меня английский был. И я думаю: «А давайте немножечко обострим ситуацию». Я просто проанализировал один банальный факт: чем меньшей популярностью пользуется язык, чем меньше специалистов им владеют, тем меньше будет конкуренция за рабочее место. Я подговорил нескольких своих однокурсников: «Давайте мы подадим заявку, чтобы у нас был шведский язык». Дело в том, что мне одному изучать шведский язык не дали бы. Так что пришлось убедить других ребят.

То есть дар убеждения у тебя был всегда.

Да, всегда. Человек семь я тогда уговорил.

Фотография: Иван Пономаренко

Ты такой стопроцентный лидер.

Думаю, на девяносто процентов, но это произошло не сразу. Я скорее просто общительный, мне всегда нравилась работа с большим количеством новых людей, это важно. У меня всегда был миллион друзей, куда бы я ни попадал. А вот лидером я был далеко не всегда, но зато всегда вертелся внутри большой компании. У нас была очень дружная тусовка в школе, потом в институте мы просто фантастически проводили время, со многими до сих пор дружим, отжигали так, что город ходил ходуном. Но при этом я работаю с 14 лет. Поехал в Израиль — и пошел на улицу продавать кока-колу. Помимо постоянных работ была еще работа переводчиком, гидом, я учил английскому детей, взрослых, то есть был частным преподавателем.

Это всё финансовая потребность?

Конечно, финансовая. У меня очень скромная была семья с точки зрения денег. Мы никогда особо не бедствовали, но...

Ты рос в Питере. Этот город — твоя стихия?

Абсолютно, конечно. Я вырос на его улицах. Когда мне был год, моя семья выехала с Фонтанки из нашей семейной квартиры и в итоге уехала в какую-то глушь: с прабабушкой, с прадедушкой, с мамой и с папой — в новостройки, потому что только там можно было получить новую квартиру в 1977/78-м году. Я вырос-то в новостройках, но школа там была прекрасная, английская.

Хорошо учился?

Я лентяем был, но учился хорошо. Окончил школу я, нет, не с золотой медалью ни в коем случае, но, кажется, даже без троек. Мне учеба вообще легко давалась. В институте из-за какого-то глупого протеста, наверное, я не получил красный диплом. Не стал пересдавать экзамен, сказал, что у меня работа. А пересдать надо было всего один экзамен. Работы и правда было много — в представительстве, в рекламном агентстве. Мы много ездили туда, куда нам позволяли средства. 90-е прекрасные были годы, с одной стороны, а с другой — очень опасные. Они нас тоже коснулись, естественно, но как-то в молодости этого не чувствуешь. Мы где-то всё время мутили какие-то темы, как-то пытались кому-то что-то продать, что-то купить. У меня многие друзья в тот же момент начали большие бизнесы, они сейчас себя очень уверенно чувствуют. А потом, уже году в 2003-м, я стал затухать на своей официальной работе, понимал, что мне хочется чего-то креативного, хочется что-то придумывать, хочется какие-то большие, именно творческие проекты делать... И мне поступило предложение (как раз в 2003 году) в разгар взлета игорного бизнеса пойти бренд-директором в крупнейшее казино Петербурга на углу Невского и Литейного. Как же тебя бросало из стороны в сторону! У меня таких перемен было много, да. Но это не какие-то неосознанные шаги. Грубо говоря, я посылаю запрос в космос — и мне предоставляется возможность что-то поменять в своей жизни.

Одно дело посылать запрос в космос, другое — менять в корне жизнь. У тебя страхов на этот счет не бывает?

Нет, знаешь, никогда не было. Дальше слу- чались более радикальные перемены. Сейчас могу сказать, что это уже абсолютный цикл и закономерность: я всегда уходил на пике наивысшего своего успеха.

Ты сам чувствовал эту грань?

Да, просто понимал, что достиг определенного уровня, а дальше всё будет идти ровно. И вот это ровное движение — не моя история. Мне нужно моментально что-то новое делать. Это можно сравнить с ездой на велосипеде: останавливаешься — падаешь. Вот есть люди, которые могут тщательно, долго готовить что-то, и делают это очень хорошо. А я могу быстро что-то придумать, сделать и бегу дальше.

Падения с велосипеда случались? Образно говоря.

Да-да, я понимаю. Но я тебе расскажу про «необразное». У меня было прекрасное, совершенно замечательное, я бы сказал, «оскароносное» падение реальное. В детстве на даче я пытался, опять же, подзаработать и договорился, что буду соседям возить еду из магазина за деньги. Лет двенадцать мне было, кажется. Я поехал на огромном велосипеде, на котором ногами до земли достать не мог, обвесил велосипед мешками с едой. Вот так еду, как суслик в цирке, и вдруг бретелька моих синих треников попадает в цепь, и всё —ничего не могу сделать: я не достаю до земли и просто качусь, качусь, качусь. У меня куча пакетов с едой на руле, на багажнике, бидон с молоком.

Кинематографичная картинка.

Не говори. Я качусь, качусь, и мне не остановиться. В итоге я въезжаю на автобусной остановке в огромную лужу. Автобус выдавил чуть-чуть асфальт, дождь прошел — и там море просто, а не лужа. Я въезжаю и ровно посередине лужи валюсь набок, а на меня сверху — бидон с молоком, эти сушки, что-то еще. И вот такая картина: я, сверху велосипед, на мне бидон с молоком, всё это плавает в луже, и аплодисменты наблюдавших за моим «триумфом», потому что со стороны это было очень странное зрелище. Издалека все видели, как я уверенно въезжаю в лужу и падаю набок. И в это время приближается автобус, но он не может подъехать к остановке, потому что я рядом лежу, как в ванне, и мне не встать. Водитель говорит: «Уберите этого придурка из лужи, иначе я дальше не поеду» (а автобус ходит раз в два часа). Меня какой-то мужик вместе с велосипедом выкинул из этого бассейна.

Шикарно! И все-таки бизнес-жилка у тебя в крови.

Я абсолютно не бизнесмен, но предпринимательская жилка всегда была, иначе я бы не продал книг на миллион евро (смеется): чего мы там только в детстве не делали, начиная от сбора бутылок. Я это всё описал в рассказах своих, смешно достаточно. А если говорить именно о глобальных падениях... (Долгая пауза.) Слушай, наверное, вот так, чтобы я четко понял, что это именно «падение»... Вроде не было такого.

Что ж, вернемся к казино.

В казино «Премьер» я, конечно, развернулся, потому что вот там я понял, что перед моим креативом все двери открыты: чего мы там только не делали, даже остров тихоокеанский на рулетке разыграли! Что бы ты понял, это казино было частью развлекательного комплекса, в который входил также легендарный ресторан «Палкинъ», которому более 200 лет. Это большая структура: высокая кухня, свои правила для посетителей, там всегда были интереснейшие люди. Кроме того, мы спонсировали большое количество культурных событий, «Премьер» финансово поддерживал Малый драматический театр. Так я познакомился с Ксенией Раппопорт, потом с Данилой Козловским. Очень важный момент: работая там, я начал активно заниматься журналистикой, делал интервью. У нас был в Петербурге журнал «Интер-бизнес» — интересный, хороший журнал, глянец, и я стал для него брать интервью у звезд. Научился работать со звездами, прописывать диалоги, то есть каждое интервью становилось такой маленькой пьеской, построенной на диалоге, чтобы было интересно читать, чтобы драматургия была, философия внутри. Тогда я познакомился с Константином Юрьевичем Хабенским. Я взял интервью у Валерия Меладзе, у Александра Овечкина, у Михаила Горбачёва даже брал.

Фотография: Иван Пономаренко

Скажи, Саша, вот тебя несло в этом океане жизни, а цель какая была?

Мне всё время казалось, что что-то должно более масштабное произойти. Но тут опять же, смотря с чем сравнивать. Позвонишь дедушке, скажешь, что у тебя книжка вышла, а он в это время оперирует пациента, папа сердце лечит, а ты — ну книжку издал, окей. Конечно, не надо сравнивать такие вещи, но определенный комплекс неполноценности у меня иногда появляется, такой семейный комплекс подсознательный: все врачи, а я — нет.

И сейчас этот комплекс присутствует?

Думаю, да, иначе бы я столько не пытался заниматься благотворительными фондами, потому что, наверное, это тоже некая самореализация несостоявшегося врача — хотя я никогда не собирался им становиться. Но всё равно, хочется, чтобы на тебя врачи смотрели, мол, ну хоть какую-то ты пользу приносишь. А возвращаясь к цели... Мне просто всегда нравился процесс, движение вперед, нравилось, что вокруг меня всегда какая-то большая жизнь течет. Если появлялась какая-то возможность во что-то вписаться, я вписывался.

В этом был некий дух авантюризма, да?

Абсолютно. Вот так, авантюрно, в 2009 году я пошел, не имея никакого опыта работы в крупных компаниях, сразу работать PR-директором «МегаФона» в Петербурге, а это не только Петербург, это весь северо-запад и еще 12 регионов.

То есть главное для тебя...

Ввязаться! А там как пойдет. Авантюризм этот в крови, наверное. Мне всегда всё разрешали — конечно, в атмосфере революционного авантюризма не воспитывали, но все-таки. В школе в какой-то момент я стал ходить в кирзачах, в ватнике, мы ходили на рок-концерты, я был и на концерте «Кино». Немногие мои ровесники могут сказать, что видели Цоя живьем. И даже во всем этом я чувствовал поддержку семьи, меня никогда не строили, я мог прийти домой хоть в 9 утра, моя квартира — это был такой проходной двор. На 50–60 квадратных метрах вечеринка на 20 человек — обычное дело.

Это в школьные годы?

Да. Вечеринки с вызовом милиции. Милиция приезжала, а я в абсолютно несознательном состоянии под столом. Говорят: «Где хозяин?» — «Вот хозяин». — «Понятно, разговаривать не о чем», — и уезжают.

А мама где была в этот драматичный момент?

С мамой я договаривался, чтобы она к бабушке уезжала. В вузе было то же самое. Конечно, я ощущал поддержку родителей. На дачу ко мне мы с друзьями вечно ездили. Могли зимой, в мороз, в час ночи сесть в мою машину и поехать. У меня одного из первых среди друзей появилась машина — жигули. Я что-то там продавал и накопил на «пятерку». Мы могли всемером сесть в тачку, поехать, чтобы через пару часов вернуться. Зачем? Необъяснимо. «Души прекрасные порывы»! Родители, конечно, были в курсе, они знали всех моих друзей.

А что насчет многочисленных работ и глобальных перемен? Родители тоже это всегда поддерживали?

Они как-то до сих пор не очень понимают, чем я вообще занимаюсь. (Смеется.) Нет, ну конечно, сейчас, когда они видят меня по телевизору, видят книжки в продаже, мое имя на афишах рядом с именами Ани Михалковой, Ингеборги Дапкунайте, Вики Исаковой и Константина Юрьевича Хабенского, — они понимают, что я что-то толковое делаю. Но раньше не очень понимали, что такое пиар, «надо же, МегаФон», говорили они.

Слушай, а почему ты ушел из «МегаФона»? Тоже почувствовал потолок?

Помню, мы сделали концерт на Дворцовой площади, собрали 120 тысяч зрителей. И вот я стою и думаю: «Похоже, в Питере большего я уже не сделаю». И как-то посылается, опять же, запрос. Дальше я переезжаю в Москву, просто потому, что у меня складывается иначе личная жизнь.

Ты тогда женился?

Да. На москвичке, которая работала внутри структуры USM владельца «МегаФона», кроме того, была выше меня по должности. И как только я понял, что мы женимся, тут же ушел из компании. Не хотел, чтобы мне говорили, что есть какая-то протекция. На мое счастье, в Москве мне сразу предложили несколько проектов мои давние партнеры из адвокатского бизнеса, точнее — из бюро «S&K Вертикаль», я занялся маркетингом и продажами. И так совпало, что примерно в это время были опубликованы мои первые рассказы. Вообще, моя нынешняя творческая деятельность и вся литература, сценарии и всё, что ты видишь, — это побочный эффект моего желания раскрутить свои социальные сети. Как ни странно.

У тебя слог всегда хороший был? Ты в детстве писал?

Да, слог всегда хороший был. Я всегда неплохо писал сочинения, мог придумать стихи какие-нибудь, если была необходимость: комедийные, лирические — неважно. Я всегда был рассказчиком. Я не писатель ведь, а рассказчик.

В чем разница?

Почему мой рассказ можно читать со сцены, и два часа человек будет его слушать? Дело в том, что там очень мало самой литературы, нет описаний, создания какой-то атмосферы. Ты рассказываешь историю, а людям в истории важны события, поступки и цитаты. Слушателям не так важно, сколько лет герою, откуда он пришел, им важна ситуация: раз — она сложилась, ты ее рассказал, у людей какие-то эмоции, и эти эмоции совпали с эмоциями слушающих рассказы. Вообще, я до сих пор принимаю в свой адрес критику. Говорят: «Как так, это не совсем литература!» — и множество литературных огрехов мне вменяют. Я действительно считаю себя на настоящий момент хорошим, качественным автором текстов для чтения со сцены. Это ближе к театру, конечно, но я уверен, что постепенно это перейдет в пьесы, потому что мои рассказы становятся всё более диалоговыми.

У тебя часто соседствуют романтика и цинизм. Очень жесткий такой цинизм, и мне это нравится.

У меня всё через смех и слезы, такие качели, которые возникают неожиданно. Мой рассказ «Мадо», например, начинается как комедия положений, а заканчивается трагедией доброго, по сути, парня, который становится убийцей. В «Эвтаназии» тоже всё неоднозначно: вроде убийства, смерть одного человека, второго, но внутри мне хотелось, чтобы это всё было с какой-то легкостью.

Скажи, на сегодняшний день ты доволен тем, чем занимаешься, или уже возникает параллельная история?

Очень много параллельных историй. Я загорелся спектаклями и пьесами, загорелся большими сценариями, при этом мне, конечно, до сих пор нравится читать и выступать со сцены, я от этого точно пока не хочу отказываться. О романах пока не думаю. На ближайший год-два мне всего хватает. А дальше посмотрим — может быть, продюсирование, возможно, пойду учиться на кинорежиссера. Хотя, наверное, для меня это невыполнимая задача и достаточно нудная.

Почему нудная?

Я неусидчивый, не смогу 25 или 125 дублей делать, а потом в монтажке четыре месяца монтировать. С другой стороны, трудно сказать, что будет через пару лет. Сочиняя рассказы, я не предполагал, что по ним начнут снимать кино, причем достаточно много, ну короткометражное пока, но понятно, что будет и полный метр, вопрос времени. Еще четыре года назад я не предполагал, что буду ездить по всему миру и читать рассказы в паре с Хабенским. Я не предполагал, что буду давать столько автографов. Это, наверное, самое приятное пока в работе. Выходишь со сцены, а тебя ждут 200 человек, и ты подписываешь книжки.

Конечно, всё это льстит самолюбию.

Когда я раздаю автографы, у меня есть некий ритуал — в кармане всегда лежит шариковая ручка Dupont. Вообще, я очень рад, что Dupont выбрал меня бренд-амабассадором: что-то аналоговое в нас должно остаться, не только всё в цифровом виде. Роботы нас всё равно победят, но по крайней мере мы не сразу сдадимся. А вот эти аналоговые атрибуты — шариковые, перьевые ручки, живой камин, чай в кружке с подстаканником — для меня очень важны.

Фотография: Иван Пономаренко

А что у тебя на руке написано? Какая татуировка?

Это из Depeche Mode, я «депешист», Never Let Me Down Again — название моей любимой песни. Когда я ее слышу, у меня мурашки размером с горох. Потом у меня есть близкий друг, с которым мы ездим по всем этим концертам, эта песня про дружбу.

А другая татуировка что означает?

На запястье это дата знакомства с Оксаной, зашифрованная в кардиограмму, ну чтобы не забыть (смеется), — 15 ноября. Еще на плече глаз Гора, это с 1992 года.

Слушай, когда вы с Оксаной Лаврентьевой решили пожениться, тебя не смущало то, что у нее двое взрослых детей?

Вообще нет. Наоборот. Надеюсь, у нас и общие будут, но у меня прекрасные отношения с ее детьми, хорошие, дружеские и очень близкие отношения, никаких проблем здесь нет вообще.

Энергия семейной жизни с Оксаной тебя изменила?

Конечно. У нас же нестандартная семья все-таки.

Что ты имеешь в виду?

Мы оба публичные, оба буйные, яркие, интересные, открытые. Мне кажется, в нас всё это гармонично уживается, хотя конфликтов хватает. Но главное — я очень люблю проводить время со всей семьей или просто вдвоем. Даже если я в разъездах, мы постоянно на связи, и самое главное — нам действительно никогда не скучно вдвоем.